— Послушай, — сказал ему дон Валентино, — дай и мне частицу Божьего благословения. Бог покинул наш город, даже в церквях его нет. Дай мне хоть крупиночку, чтобы архиепископ мог отпраздновать Рождество.
— И не проси даже, святой отец! Кто знает, за какие грехи Господь лишил вас своей благодати. Сами виноваты, сами и расхлебывайте.
— Да, грешны мы, но кто ж безгрешен? Ты многим душам можешь даровать спасение, сын мой, достаточно одного твоего слова.
— С меня довольно, коль свою-то душу спасу, — усмехнулся крестьянин.
И в тот же миг Дух Божий покинул равнину и исчез в темном небе.
Дон Валентино побрел дальше. Только все реже встречал он следы Божьего присутствия. А если у кого и было немного благодати, тот не хотел ею делиться, и как только счастливец говорил «нет», Бог покидал его.
Так дошел дон Валентино до бескрайней равнины и вдруг далеко-далеко, у самого горизонта, увидел светящееся облако: это был Бог. Тогда он бросился на колени в снег и воскликнул:
— Господи, подожди меня! Мой архиепископ остался один, и в том моя вина. Но сегодня ведь Рождество.
Позабыв про окоченевшие ноги, проваливаясь по колено в снег, падая и снова вставая, молодой священник пошел навстречу свету. Хватило б только сил…
И вот наконец послышался торжественный многоголосый хор — это пели ангелы, — и луч света прорезал тьму. Дон Валентино потянул на себя деревянную дверь и очутился в огромной церкви. Посредине, в полумраке, молился какой-то священник. А в церкви был настоящий рай.
— Брат мой, — взмолился дон Валентино, собрав последние силы и все еще дрожа от стужи, — сжалься надо мной. Я совершил ошибку, и Бог покинул моего архиепископа в эту праздничную ночь. Дай мне немного благодати, прошу тебя.
Молящийся медленно повернул голову, и молодой священник стал еще бледнее: он узнал прелата.
— С Рождеством тебя, дон Валентино! — воскликнул архиепископ, вставая ему навстречу и светясь неземной радостью. — Куда же ты делся, несносный мальчишка? И что забыл ты на улице в такую беспросветную ночь?
19
КРУШЕНИЕ «БАЛИВЕРНЫ»
© Перевод. М. Аннинская, 2010
Он начнется через неделю, судебный процесс по делу о крушении «Баливерны». Что станет со мной? Неужели меня посадят?
Страшно. Все равно страшно, сколько ни повторяй, что никто против меня давать показаний не собирается, что следователь и не подозревает о моей причастности к делу и что если даже мне предъявят обвинение, то все равно потом оправдают. А если я молчу и не иду с повинной, так от этого никому никакого вреда. Ну явись я и выложи все как есть, разве обвиняемому станет легче?.. Только все эти мысли нисколько меня не утешают. Вообще-то говоря, Дольотти, управляющий хозяйством, который формально в ответе за случившееся, три месяца назад заболел и умер. На скамье подсудимых остался лишь тогдашний заседатель городского управления по обеспечению. Но обвиняют его тоже формально: какой с него спрос, если в то время он только пять дней как вступил в должность? А предшественник его, которого можно было бы засудить, умер за месяц до трагических событий. Закон не сводит счеты с мертвецами.
Два года прошло с того ужасного дня, но его наверняка никто не забыл. «Баливерна» — это было огромное мрачное здание за городскими воротами, сложенное из кирпича. Построили его в XVII веке монахи братства Святого Селестия. В XIX веке, когда орден распался, каменную громаду превратили в казарму, и вплоть до войны она находилась в руках военного ведомства. Потом «Баливерна» какое-то время пустовала — до того самого момента, когда в ней, с молчаливого согласия властей, поселилась всякая рвань: бездомные и беженцы, дома которых разбомбило, бродяги, босяки — одним словом, голытьба. Со временем муниципалитет прибрал здание к рукам, попытался навести там порядок, переписал даже всех жильцов и узаконил отхожие места, а зачинщиков всяких безобразий выселил. Место тем не менее оставалось воровским и пользовалось дурной славой. Не то чтобы оно было рассадником преступности, но все же по ночам никто в окрестности «Баливерны» без дела не наведывался.
Попервоначалу «Баливерна» стояла в чистом поле, но с течением времени пригород вплотную подступил к ней. По соседству, однако, дома строить не решались. Этот угрюмый и зловещий каменный муравейник возвышался над железнодорожной насыпью посреди пустыря, заваленного всяким мусором и старым хламом; да еще кое-где притулились сколоченные из старого железа лачуги бедняков. Снаружи «Баливерна» напоминала тюрьму, больницу и крепость одновременно. В плане она представляла собой четырехугольник метров восьмидесяти длиной и шириной около сорока. Внутри имелся просторный двор, окруженный голыми, без каких-либо навесов, стенами.
Иногда по выходным мы гуляли вокруг «Баливерны» с мужем моей сестры, энтомологом Джузеппе. На пустыре водилось множество насекомых. К тому же это был повод поразмяться и поболтать о том о сем.
Должен признаться, что состояние этой мрачной махины мне не понравилось с первого взгляда. Цвет кирпича, многочисленные, наспех залатанные щели и трещины в кладке, балки, подпирающие откровенно обветшалые стены. Особенно подозрительной показалась мне задняя стена, голая и однообразная, на которой вместо окон в нескольких местах зияли маленькие отверстия, скорее напоминавшие бойницы. Странным образом она выглядела выше фасада с крытой галереей и широкими окнами.
— Ты не находишь, что задняя стена как будто нависает? — спросил я зятя.
— Да брось ты! — засмеялся он. — Это тебе кажется. С высокими стенами всегда так.
Однажды в июле — была суббота — мы отправились на такую прогулку. Зять мой прихватил с собой двух дочек и коллегу-зоолога из университета. Профессору Скавецци лет сорок. Он бледен, вял и очень раздражает меня своим хитрым и важным видом. Зять говорит, что это кладезь премудрости и очень достойный человек. Но я думаю, он дурак, иначе не стал бы так задирать нос только потому, что я портной, а он ученый.
Добравшись до «Баливерны», мы долго бродили вдоль задней стены, которая так меня настораживала. Неподалеку среди травы зияла довольно большая пыльная проплешина — футбольное поле, вытоптанное мальчишками. В обоих концах в землю вбили колья, обозначавшие ворота. Мальчишек в тот день не было, зато на краю поля, где к нему вплотную подходит щебенчатая дорога, сидели в траве мамаши с детьми и грелись на солнышке.
Время было тихое, послеобеденное, и из фаланстера доносились приглушенные голоса. Солнце тускло освещало хмурую стену; из окон торчали длинные шесты, на которых сохло белье; понуро и бездвижно белыми флагами вниз свисали простыни; ни ветерка.
Пока мои спутники занимались поиском насекомых, мне почему-то вздумалось забраться на выпяченную стену. Это оказалось нетрудно: она вся была в выбоинах и выступах, кое-где из трещин торчали ржавые железки. На самый верх я, разумеется, лезть не собирался — просто хотелось немного подвигаться. Желание, не спорю, довольно ребяческое.
