Доктор наклонился над кушеткой еще ниже. Он долго рассматривал лицо нового подопечного, потом длинными пальцами уверенно приподнял ему левое веко.
— Вы зря переживали, Александр Тимофеевич, посмотрите, как сузился его зрачок, света испугался, милейший! Конечно, ему плохо, но все-таки не настолько, чтобы умирать. Поживет еще.
— Вы все-таки приставьте к нему сиделку… мало ли что, — настойчиво попросил подполковник Беспалый.
— Обязательно, Александр Тимофеевич. Не беспокойтесь, медсестра Елизавета посидит с ним, — охотно согласился врач. Его плечи на миг приподнялись. — Она же и будет делать ему инъекции. Уверяю вас, она не любопытна. Не станет допытываться, что мы колем нашим пациентам.
— Я слышал, что наш препарат может обладать побочными действиями, — негромко произнес начальник колонии.
— Что именно вы имеете в виду?
— То, что он негативно воздействует на мозг.
— Ах вот вы о чем! Не думаю. Скорее, этот препарат очень сильный нейролептик, который лишь подавляет функции головного мозга. У пациента могут возникнуть нарушения, связанные с длительной потерей памяти, но потом, в течение месяца-двух, она полностью восстанавливается. Период восстановления у всех разный. Люди с сильным характером восстанавливаются быстрее.
— Я бы вам, Дмитрий Савельевич, хотел сказать, что в нашем ведомстве не станут огорчаться, если у него даже совсем пропадет память. Как и у остальных шестерых, что лежат в соседних палатах. Лишь бы живы остались.
— Понимаю. Ну, это, знаете ли, как получится, — неопределенно пожал плечами врач. Дмитрий Ветлугин не любил, когда начальство навязывало ему свою волю. Но это был как раз тот случай, когда нужно встать навытяжку, выставив грудь колесом, и браво проорать: «Будет сделано!»
Круглолицый визитер ушел не попрощавшись.
— Лиза! — громко позвал Ветлугин.
На голос врача в палату вошла крупная полная женщина лет тридцати. Высокая и крепко сбитая, она была похожа на прототип советских скульптурных спортсменок, все еще красующихся в провинциальных городских скверах. Из-под тонкой ткани белого халата огромными шарами выпирали два гигантских холма. На могучих бедрах халат так плотно натянулся, что грозил лопнуть. Даже не притронувшись к ней, можно было бы смело утверждать, что баба она мягкая и теплая, как мешок гагачьего пуха. Единственное, что портило ее, так это взгляд: пытливый и изучающий — такие глаза бывают у вертухаев, стоящих на караульных вышках. Видно, в тюремных стенах даже аппетитная медсестра мнит себя строгим надзирателем.
— Да, Дмитрий Савельевич, — произнесла женщина.
Голос у нее оказался очень мягкий, что опять не увязывалось с ее металлическим взором. Наверняка у домашнего очага она была и покладистой женой, без разговоров исполнявшей все прихоти мужа, и заботливой сердобольной мамашей. Но сейчас ее взору больше подошел бы автомат Калашникова и кирзовые сапоги, чем хрупкий шприц и домашние шлепанцы.
— Видите этого больного? — показал Ветлугин на человека, лежащего без движения на койке.
— Вижу, Дмитрий Савельевич.
— Как только он очнется, сделайте ему инъекцию. Вот ампула. Я думаю, вас не нужно предупреждать, что вы не должны отвечать ни на какие его вопросы.
— Разумеется, Дмитрий Савельевич. Как долго я должна находиться с ним?
Ветлугин удивленно посмотрел на женщину.
— Прежде вы не задавали подобных вопросов. Сколько потребуется, Лизавета Васильевна, — холоднее обычного произнес Ветлугин.
…Некоторое время Варяг прислушивался к доносившимся откуда-то издалека звукам. Смотрящий долго не мог понять, что это: собачий лай или чей-то плач? Наконец он сумел разлепить глаза и прямо над собой увидел белую простыню. Странно, почему она вся в трещинах? А еще через секунду догадался — потолок!
Тогда где же он — в комнате или в склепе?
Владислав ощущал невероятную слабость — не было возможности даже пошевелиться. Руки и ноги отказывались слушаться, словно принадлежали кому-то другому. Наконец, скосив глаза, он обнаружил источник шума: высокий худой мужчина в белом халате, очень нескладный, что-то строго выговаривал полной женщине. Помещение очень напоминало больничную палату. А может быть, даже морг. Нет, на морг не похоже. Мужчина в белом халате произнес пару резких фраз и удалился.
— Где я? — как можно громче произнес Владислав.
Но женщина продолжала заниматься своими делами.
— Ответьте, где я? — что есть силы выкрикнул Варяг.
Женщина взяла со стола книгу и принялась переворачивать страницы. Варяг вдруг осознал, что она ничего не слышит. И его крики для нее звучат не громче, чем писк раздавленного таракана под ногой у слона.
Варяг напрягся изо всех сил и попытался пошевелиться, но тут же почувствовал, как руки и ноги пронзили тысячи игл, а затем болезненная судорога пробежала по всему телу, вырвав из его горла слабый стон.
— Вы уже очнулись, заключенный? — казенно поинтересовалась женщина. — Вам не стоит поворачиваться, каждое движение будет причинять вам адскую боль. Потерпите, я вам сейчас помогу. Давайте вашу руку. Вот так…
Пальцы у женщины были мягкими и прохладными. Они весело пробежали по его коже, умело отыскали вену, а в следующую секунду он почувствовал укол, а затем новая, еще более невероятная боль опрокинула его в беспамятство.
Варяг не помнил, сколько пролежал, но всякий раз, когда он просыпался, видел перед собой одну и ту же картину: белый потолок в трещинах и сидящую рядом полногрудую женщину. Потом ощущал невероятную боль во всем теле и вновь проваливался в неизвестность.
Иногда до него доносился мужской голос и обрывки разговора:
— Как он?
— Все так же, Дмитрий Савельевич. Без изменений.
Варяг хотел подняться на мужской голос, продраться сквозь вязкий туман, сквозь пелену беспамятства: когда же прекратятся его мучения? Но сил у него хватало только на то, чтобы, с трудом разлепив веки, вприщур взглянуть вокруг себя, увидеть бесформенные пятна, ничего не понять и снова впасть в долгую и тяжелую прострацию.
Глава 37 Новый жилец
Металлом заскрежетала открываемая дверь. Что-то глухо стукнуло снаружи, а потом в проеме показались двое надзирателей. Они волокли под руки мужчину. Тот был без сознания.
— Принимайте нового постояльца, — громко известил обитателей камеры надзиратель постарше, которого зэки за красный болезненный цвет лица нарекли Помидором. Глядя на него, любой взялся бы с уверенностью утверждать, что это один из самых преданных поклонников Бахуса, страстный любитель выпить. Но странность заключалась в том, что Помидор был заядлым трезвенником и вознаграждение за свои услуги предпочитал брать исключительно в денежном выражении, а не стаканом водки, как делали многие по старинке.
