Варяг повернулся на правый бок, лицом к рядам двухъярусных коек.
В карантинном бараке было человек десять. Зэки сидели по своим шконкам и вроде занимались своими делами. На него в упор смотрели злые черные как два уголька глаза. Его сосед.
— С добрым утром, козел! — гаркнул сосед и загигикал, раззявив пасть. По крайней мере, пяти передних зубов у него не было. — Проспался, кажись? Ну тады подъем — твоя очередь парашу лизать!
Обитатели барака с напряжением наблюдали за возникшей ситуацией. Мишку Спицу — так звали задиру — к ним перевели пару недель тому назад. Все знали, что Спица был человеком Щеголя. Сидел за убийство. Ходили слухи, что на совести Мишки значительно больше трупов, но ему все как-то раньше сходило с рук. А вот последний раз не повезло — взяли с поличным.
Варяг смотрел на «веселого» соседа, явно стремящегося спровоцировать его и продолжавшего разоряться.
— Чо вылупился! Вставай, говорю, раз глазками хлопаешь! А то, бля, говорят про вас: чокнутые, чокнутые, не трожьте их! А какой ты, на хрен, чокнутый? Хватит валяться, сейчас мы тебе работенку найдем! И если будешь выпендриваться, нацепим на «хрящ любви».
И, подойдя к койке Варяга, он с силой схватил его за плечо и рванул вверх. Варяг неторопливо сел, опустив голову. Осмотрелся исподлобья… И вдруг, почти без замаха, со страшной силой врезал Спице кулаком под дых. Не ожидая такого резвого ответа от «чокнутого», тот задохнулся и, ловя губами воздух, стал оседать вниз. Тут Варяг вскочил на ноги, схватил Мишку за ворот и, глядя тому в поплывшие глаза, сказал:
— Ты сначала, падаль, у человека спроси, кто он такой, прежде чем права качать. Наверно, потому и зубов у тебя не хватает, дурень, что ума никакого не нажил. А может, ты вафлер, если у тебя зубов передних нет?
Спица попытался дернуться, но тут же получил от Варяга страшный прямой удар кулаком в лицо. Зэки отчетливо услышали гулкий хруст поломанных костей, а Мишка даже не дернулся и без всяких признаков сознания как мешок повалился к ним под ноги.
— Так, кому еще нужно повторить, что я Варяг? — Мутными глазами Владислав окинул притихших соседей. Ему все еще тяжело было стоять на ногах. Да и не следовало показывать всем, что «недуг» стал отпускать его. Варяг тяжело опустился на шконку и устало прикрыл глаза.
Мишка Спица валялся на полу распластавшись, похожий на краба, выброшенного на берег. Зэки тихо переговаривались между собой, не смея приблизиться к поверженному.
— Ты посмотри, как он Мишку-то саданул. До сих пор встать не может. Оттащите эту гниду на койку.
Голос Варягу показался знакомым. Он с трудом приоткрыл глаза и с полминуты всматривался в крупное, побитое язвочками лицо говорившего, а потом невольно приподнялся и выдохнул:
— Святой!
— Вижу, признал ты меня наконец, Варяг! — радостно поприветствовал Владислава парень крепкого сложения лет тридцати. — А я вот тебя сразу не признал. Изменился ты очень сильно. — Тут он повернулся к зэкам и сказал: — Ну, чего застыли как истуканы?! Оттащите Спицу на койку — по местам!
Голос Святого звучал уверенно, он явно чувствовал себя здесь, в бараке, не последним человеком. Зэки без разговоров исполнили приказание и разошлись по своим углам.
Со Святым Владислава свела Раифская малолетка. Они были соседями по нарам и в свое время даже считались большими приятелями. Святой был компанейский парень, любивший большие кутежи и шабаш. Именно эта черта характера и привела его однажды в колонию. После одной из вечеринок в общежитии ПТУ, где он учился, заставил девок раздеться донага и гонял их по коридорам, словно пастух неразумных коз, выколачивая из них длинным гибким прутом протяжное и голосистое: «Бе-е-е-е-эээ!»
Эта забава обошлась ему в долгих три года.
Но чаще всего жертвами его потех становились близкие приятели, которых он разыгрывал всюду: на пляже, связывая шнурки ботинок; перед отбоем, подкладывая под матрас кирпичи; во время сна вешал над головой таз с водой. Такие шутки не всем приходились по вкусу, и кроме традиционных ударов под задницу он не однажды по-настоящему получал по роже.
Со Святым было интересно и непросто, а непредсказуемостью поведения он часто ставил в тупик даже друзей. Варяг помнил случай, когда именно по его милости он в очередной раз едва не угодил за решетку. Случилось это на второй же день после первой ходки. Они откинулись одновременно и, не зная удержу, обмывали свой выход на волю. Варяг без конца впадал в забытье, а когда просыпался, то видел себя в окружении слюнявых девиц, которые висели на нем словно гроздья винограда на крепкой лозе. А когда шли с хазы, Святой вдруг пропал на несколько минут, сказав, что забежит навестить друга. Вернулся же он с несколькими бутылками дорогого коньяка, распиханными по карманам, под мышками было две бутылки шампанского. На вопрос Владислава, где же он достал такое богатство, беспечно отвечал, что его угостил друг. Однако с появлением патрульной машины выяснилось, что он, не отходя далеко, забрался в винный магазин и распотрошил ящики со спиртным.
Только крепкие молодые ноги уберегли их тогда от очередного срока.
Очень скоро их пути разошлись совсем — Варяг примкнул к законникам, а Святой переквалифицировался в каталы. Именно эта страсть загнала бывшего вора на самое дно лагерного бытия.
Святой был азартен, как жокей на дистанции, и не останавливался, даже если на кону стояла нательная рубаха. Однажды он проиграл свою жизнь пахану, а это значило, что из крепкого вора он превратился в безропотного раба. Ночью он хотел решиться на убийство своего нового хозяина и тем самым восстановить свой авторитет, но не хватило духу.
Под утро, когда все спали, он свернул матрас и перенес его в угол, где обосновались опущенные. С запомоенного спрос невелик — карточный долг был погашен, а барак приобрел краснощекого пидора…
Святой протянул руку:
— Здравствуй, Варяг.
Владислав молча смотрел на растопыренную ладонь.
Подождав с минуту, зэк понимающе кивнул:
— Боишься запачкаться, а то ведь скажут, что ты с опущенным здоровался. Ты ведь из касты. Вор в законе! А меня ты, наверное, помнишь как запомоенного. Жаль… А ведь мы были с тобой приятели… Помнишь, Варяг?
— Я все помню, Святой.
Колония не признавала путаницу мастей. Блатные общались между собой, мужики создавали свой круг, а черти с опущенными жили по собственным законам. И, даже располагаясь в одном бараке, каждый знал, что границы между кастами непреодолимы и так же очевидны, как рубеж огня и воды. И коли однажды угодил в опущенные, то до конца дней обречен тащить на себе воз презрения. И никакие заслуги перед воровским миром не сумеют погасить гнилую масть.
Мужик никогда не опустится до дружбы с запомоенным, потому что по неписаным зэковским законам даже одного рукопожатия достаточно, чтобы не отмыться во веки вечные. Что же тогда говорить о ворах, которые создавали этот лагерный закон и обязаны чтить его превыше всего на свете.
