Марату, конечно, слегка досталось от начальства – недолечил, мол, прозевал. В Москве начальство ничего бы о произошедшем не узнало, а Тьмутаракань – город маленький, все у всех на виду. Ничего – послушал занудный руководящий бред, развел руками, пообещал исправиться. Все как положено.
Марат сходил на похороны, похоронили Мазурского тихо, быстро, поминки устроили узкие, для ближнего круга, в который Марат, разумеется, не входил. Марат не расстроился – в тихих чинных похоронах тоже есть своя прелесть. Что-то вроде соприкосновения с вечностью...
На смену Мазурскому пришел Юра Азакин, молодой человек с тяжелейшей депрессией и бредом преследования. Поначалу Марат думал, что парень умело отлынивает от армии, обводя вокруг пальца комиссию за комиссией, но, разобравшись, понял – не симулирует. Юра забавлял Марата своими религиозными взглядами – причудливой мешаниной из доморощенной мистики, даосизма, буддизма, индуизма и отчасти христианства. Они вели долгие «теософские» беседы, касающиеся познания вечной истины, а, точнее – путей этого познания. Несколько бесед Марат даже записал на магнитофон, сказав Юре, что записи потребуются ему для работы над диссертацией.
Когда поиски истины наскучили, Марат изящно и вдребезги разбил Юрину теорию познания, буквально на пальцах доказав ему, что он, мягко говоря, невежественный идиот. Юра не подкачал – повесился дома на оконном карнизе. С его тщедушной комплекцией это не составило труда – карниз выдержал. Марат записал себе в актив второе очко. На Юрины похороны не пошел – чего-то не захотелось.
Окончательные правила игры оформились сами собой. Марат обращался со своими партнерами-противниками, как ребенок с игрушками – тешил душу, а, когда надоедали – выбрасывал. Люди, как и игрушки, попадались разные – одних хватало на три-четыре месяца, а других всего на месяц. Начиная очередную игру, Марат не мог предсказать, сколько она продлится, он знал лишь одно – длительность ее зависит только от него, от одного лишь его желания.
Он чувствовал себя Богом, ведь он отмерял срок и пресекал ставшие ненужными жизни. Увлекательнейшее занятие. Это вам не в шахматы играть и не в «Постал-два». Придавала азарту и безнаказанность: ведь только боги могут творить все, что им вздумается, не опасаясь возмездия.
У игры появилось свое название: «Галактика галоперидола». Почему галактика? Потому что масштабно. При чем здесь галоперидол? Ну какая же психиатрия без галоперидола? А все вместе звучит так загадочно, как, например, «Операция „Ы“. Чтобы никто не догадался.
Пятой по счету стала тридцатилетняя женщина, страдавшая ипохондрическим бредом. До того как она начала бегать по врачам и в считаные недели затерроризировала всю тьмутараканскую медицину, ее считали нормальной, разве что немного молчаливой, но такой она была с самого рождения, и вообще, это не недостаток, а, скорее, достоинство.
Дамочка была симпатичной и так смотрела на Марата своими большими глазами, что он еле сдерживался, чтобы не разложить ее прямо на столе в своем кабинете. Возмущенных воплей бы не последовало – безотказные варианты Марат чуял наверняка. Проблем тоже не возникло бы – не так уж долго дурочке оставалось жить. Но были у Марата принципы, немногочисленные, но неукоснительно соблюдаемые. И один из этих принципов запрещал сексуальные контакты с пациентками. Разумеется – и с пациентами тоже, если бы вдруг возникло у Марата такое желание. Как говорил один знакомый невропатолог: «Зайцу птицей не летать, врачу больных не...», ну, сами понимаете. Табу, одним словом.
Но секс сексом, а флирт флиртом. Флиртовать с пациентками Марат себе не запрещал. Иной раз это даже шло на пользу – почувствует больная со стороны доктора некоторый интерес к себе как к женщине и быстрее компенсируется. Не выздоровеет и не исцелится (увы, практически все поражения психики неизлечимы полностью), но – компенсируется. Мелочь, а приятно.
Марат поначалу даже колебался – может не подталкивать женщину к роковой черте, но быстро понял, что иначе нельзя. Иначе будет досаждать, не исключено, что и преследовать, короче говоря – осложнять жизнь. А жизнь у Марата и так сложилась не самым лучшим образом, куда ее еще осложнять-то? В общем, сообщил Марат ипохондричке, что не напрасно так озаботилась она своим здоровьем, что лечить ее от шизофрении не надо, а от рака поджелудочной железы в четвертой стадии уже поздно. Откуда узнал диагноз? Да коллеги из поликлиники сообщили по секрету. Доверчивая дура так впечатлилась, что не заметила нескольких несостыковок в Маратовой версии, а поверила, поплакала, пообещала быть благоразумной и спустя каких-то сорок минут бросилась под московскую электричку.
Имени ее Марат уже не помнил. Она навсегда осталась для него Аней, Анной Карениной. Приятно было на досуге сравнивать себя со Львом Толстым и понимать, что его сиятельство господин граф всего лишь описывал события, а он, Марат, их творит. Творит, но не описывает, даже под псевдонимом, потому что чужд всей этой тщеславной суетности. Самодостаточному человеку хватает сознания того, что он обладает чем-то уникальным. Хвастаться самодостаточному человеку незачем.
Марат с детства не любил жить напоказ. Не родители научили – сам понял, что нет в этом ничего хорошего. Образно говоря, плитку шоколада куда приятнее слопать в одиночестве, чем похвастаться ею перед приятелями, после чего вкуснятину придется делить на всех.
Своей последней «игрушкой» – автослесарем Олегом, которым пытался руководить не потусторонний голос, а некий седой старик без лица, – Марат долго не мог наиграться. На учете у психиатра Олег состоял давно, еще с девятого класса, правда, обострения случались у него не каждый год, и оттого в психоневрологическом диспансере он бывал редко.
Особенность Олеговского «старика», его, если можно так выразиться, «изюминка», заключалась в полном отсутствии однообразия. Этот пришелец неведомо откуда не твердил своему единственному слушателю одно и то же, вроде: «А ну вставай, лежебока и иди убивать свою мать! Да и соседку Варвару Алексеевну тоже придуши, чтобы не выступала по поводу окурков на лестничной площадке». О, нет – старик не только приказывал Олегу, но и рассказывал, делился опытом, советовал, спрашивал, а иногда просто пел.
– Песни доводят меня больше всего, – жаловался Олег. – Во-первых, старик ужасно фальшивит, а во-вторых, невозможно же весь день слушать одно и то же. Я уже убедился, Марат Тимурович, что если старик начал петь, то будет делать это до тех пор, пока я не напьюсь просто в хлам.
К счастью, старый хрыч гораздо чаще разговаривал, нежели пел, иначе бедный Олег давно бы уже спился.
Хорошенько приглядевшись к парню, Марат «признался» ему в том, что и к нему приходит подобный посланец. Тоже седой, разговорчивый и с неясным светящимся пятном вместо лица.
– Не исключено, что «они» приходят ко всем или хотя бы к большинству! – При желании Марат умел быть весьма убедительным. – Только не каждый способен признаться в этом. Эх, если бы можно было уговорить всех, кто видит таких вот «посланцев», не скрывать этого...
Тут Марат сделал паузу и стал наблюдать за реакцией Олега.
