Если бы не Нина Яковлевна с ее напоминаниями и дисциплиной и не старая привычка подстраховываться, получила бы Ксения как минимум два года условно. За халатность, или, как гласит пункт второй сто девятой статьи Уголовного кодекса, за «причинение смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения лицом своих профессиональных обязанностей» лишением права заниматься врачебной деятельностью в течение трех лет. Потому что несчастный Славик, к которому мать, отчаявшись ждать участкового врача, вызвала «скорую помощь», умер спустя пять часов после доставки в стационар. Причиной смерти стал сепсис. О том, что течение ветряной оспы может осложняться сепсисом, Ксения, если уж говорить начистоту, и понятия не имела. Влетело когда-то в институте в одно ухо и сразу же в другое вылетело. Главному врачу ведь в людях надо разбираться, а не в осложнениях инфекционных заболеваний.
Два записанных в журнале актива и правильно оформленные записи в амбулаторной карте спасли Ксению от уголовной ответственности. Правда, от строгого выговора с занесением в личное дело и лишения премии они ее не спасли, но это уже были пустяки. Выговор ей дали не за ненадлежащее исполнение своих профессиональных обязанностей, а за «неверную оценку показаний к госпитализации». Добросовестное заблуждение, не какая-то там халатность. Да и о какой халатности можно говорить, если врач по собственному почину дважды посещала пациента на дому?
Ксения была приятно удивлена тем, что если в родном городе ее вызов на коллегию в управление здравоохранения на неделю стал главной темой для разговоров среди коллег, то в Москве на разбирательство по поводу смерти ребенка никто в поликлинике не обращал внимания. Не приставали с расспросами, не лезли с советами, словно и не было ничего. Сначала Ксения решила, что это от равнодушия, а потом поняла, что не равнодушие тому причиной, а деликатность, принципы невмешательства в чужую жизнь. Не хочет человек начинать разговор на эту тему – и ладно.
С матерью Славика Ксения иногда встречалась на улице. Та каждый раз демонстративно отворачивалась в сторону, за что Ксения была ей до крайности признательна. А то бы еще, чего доброго, здороваться пришлось.
История одиннадцатая
Уходя – уходи
Гамлет:
Мир, мир, смятенный дух!
Уильям Шекспир,
«Гамлет, принц Датский»
[22]
What can I do?
What can I do?
Nothing to say but it used to be
Nothing to say but it used to be
What can I do?
[23]
Припев из старой песни давно уже стал для Феликса чем-то вроде мантры. «Что я могу сделать? Слов нет, как все хреново!» Перевод был несколько вольным, но с другой стороны – сверхточным, ведь переводил Феликс не умом, а сердцем. Он вообще больше привык полагаться на свою интуицию, нежели на логические расчеты Волынцева.
Сейчас не помогало ни то, ни другое. Расходы росли, доходы падали, а Дополнительная Услуга, на которую компаньоны поначалу возлагали столько надежд, оказалась невостребованной. Ну, не то чтобы совсем невостребованной, но...
В этих уклончивых «но» и крылась вся загвоздка. Дополнительная Услуга была из числа тех услуг, которые не включают в прайс-листы и не рекламируют в открытую. Это была специфическая и очень деликатная услуга. Даже в разговорах с глазу на глаз Феликс никогда не озвучивал ее сущности, предпочитая пользоваться намеками. Мир полон ханжества и лицемерия. Даже у такой полезной и ничем не угрожающей обществу процедуры, как эвтаназия, есть множество противников.
Услугу Феликс всегда предлагал сам, не доверяя это тонкое дело ни Волынцеву, ни тем более кому-то еще. Тщательно изучал объект, стараясь собрать о нем как можно больше сведений (желательно – неофициальных, они более полезны), присматривался к отношениям объекта с родственниками, выбирал, если было из кого выбирать, Главного Родственника и приглашал его в свой кабинет, роскошное убранство которого с лихвой компенсировало скромный размер – всего какихто двадцать квадратных метров. Каморка, келья, но – уютная.
Оба окна кабинета, находившегося в левом крыле здания, построенного в форме буквы «Н», были обращены к главному входу. По выходным Феликс подолгу наблюдал за уходящими посетителями, в первую очередь – за выражением их лиц, но еще и за тем, как быстро они идут, останавливаются ли для того, чтобы помахать рукой. Любопытство было не пустым, ведь именно по поведению родственников и намечались объекты.
Начав разговор, Феликс долго трепался на отвлеченные темы, словно привыкая, примериваясь к собеседнику, затем, как и положено совладельцу, недолго, но эмоционально хвалил пансионат, и лишь только после этого переходил к сути дела. Начинал примерно так:
– Есть такая арабская поговорка: «Хороший гость радует хозяина и приходом, и уходом».
Поговорку Феликс выдумал сам и сам же решил, что она должна стать арабской.
– Что есть наша жизнь? Тот же приход в гости. В этот славный мир! – Здесь Феликс непременно разводил руками, словно показывая собеседнику «этот славный мир» и предлагая им повосхищаться. Затем следовала недолгая пауза, дающая собеседнику возможность осмыслить вводную информацию. Порой попадались такие тугодумы, что Феликс явственно слышал скрежет несуществующих шестеренок в их мозгах.
– Я всю жизнь занимаюсь геронтологией, – продолжал Феликс, – и глубоко уверен в том, что обществу необходима эвтаназия не только по медицинским, но и по социальным показаниям. Разные ведь случаются у людей обстоятельства.
Тут все собеседники неизменно оживлялись и жестом или словом выражали свое согласие. А как же иначе – у каждого из них было свое «обстоятельство» – пожилой родственник, за которого не только надо было выкладывать ежемесячно довольно крупную сумму, но и навещать, звонить, в общем, проявлять внимание. Некоторых родственников, как подозревал Феликс, больше напрягали не расходы, а траты времени и эмоций. Пожилые люди иногда бывают очень навязчивы. И обидчивы.
Грубиян Волынцев называл клиентов «чемоданами», намекая на то, что они подобны чемодану без ручки из анекдота, который и бросить жаль, и нести тяжело. Иногда забывался настолько, что употреблял это слово на людях. Феликса всякий раз коробило.
– Ты одними своими манерами снижаешь респектабельность нашего заведения, – упрекал он компаньона.
– А ты своими манерами нагоняешь на людей тоску! – ржал Волынцев.
Что правда, то правда – возле Волынцева постоянно звучал смех. Стоило приблизиться Феликсу, как смех стихал. Не то чтобы Феликс не любил повеселиться, просто он не мог веселиться постоянно. Делу время, потехе – час. А превращать в потеху всю жизнь вряд ли целесообразно.
– И вообще – я лучше тебя нахожу общий язык с людьми! – Эти слова Волынцев повторял постоянно.
