– Ну что, поверил в опасность, Игнат? – спросил генерал.
– Когда непонятно, что делать, надо дружить, – сказал Куроедов. – Миру – мир. Массовый гипноз. Мне пора.
Тут он совершил свою первую ошибку. Недосмотрел видеосюжет. Он встал.
– Игнат, – сказал генерал. – Это большая война.
– Посмотрим, – сказал Куроедов.
Они помолчали.
– Хорошо бы вызвать Зяблика, – тихо сказал Куроедов генералу Рыжову, – она знает толк в этих вещах.
– Вызови, – согласился генерал.
Генерал вынул диск из дисковода:
– Досмотри на досуге. Там есть материал на всех членов посольства.
– Обрати внимание на мадам консул, – добавил Виноградов. – Специальный фрукт. Русские, видите ли, шалуны!
Положив диск в атташе-кейс, Куроедов спустился вниз по лестнице, дружелюбно махнув рукой охраннику. Он подрабатывал теперь частным детективом по внеформатным явлениям. Куроедов сел в машину. И поехал домой. Москва красиво плыла за бортом.
– Отечество в опасности! – Куроедов скривил рот в улыбке.
Куроедов был смущен. Его меньше волновали Акимуды, чем его бывшая любовь, чем возможность работать вместе с Зябликом.
011.0
< ЛЯДОВ>
Три академика в гостях у знаменитого режиссера, за столом с видом на Новый Арбат, утверждали, оглушительно громко, стремительно выпивая рюмку за рюмкой огуречную водку, затем хреновуху, что с Лядовым нельзя иметь дело. Лядов сошел с ума от тщеславия и мучит в ресторанах официантов.
Я знал, что он несчастен, как всякий умный мужчина: полон неистребимых комплексов, таскает повсюду на лацкане французский орден и терзается. Академики пили в присутствии жен, которые, наученные опытом, только чуть-чуть иронизировали над мужьями. Мне было странно, что тщеславный Лядов изобрел бессмертие.
012.0
Ровно в одиннадцать утра по московскому времени, когда я стоял под душем, мой мобильник заерзал, вибрируя по стеклянной полке с зубными щетками разных поколений, а затем, наткнувшись на индийский серебряный стакан, наполнил ванную мерзкой небесно-космической музыкой. Звонил Лядов. Он выпалил свой вопрос холеным голосом:
– Старик, ты боишься смерти?
Ненавижу, когда меня называют «старик». Я с утра – никакой. Лядов – потомственный циник, ученый с мировым именем. Друг Кремля, советник президента. Добрый семьянин, гурман, бабник. В общем, старосветское народное достояние.
– Ну! – сказал я.
– Что, «ну»? – не вытерпел Лядов. – Да или нет?
– Только на базаре пристают с вопросом «да или нет».
– Это Ницше! – радостно отозвался Лядов. – Бог умер. Открывай, я у тебя под дверью.
Раздался мягкий звонок. Дома никого не было. Я вылез из ванны, завернувшись в оранжевое полотенце.
– Хайль Гитлер!
Сын Лядова первым вошел в мою квартиру, вытянул руку в приветствии.
– Привет, нацик, – кивнул я.
– Подонок! – возопил отец.
– Это у них модно, – сказал я.
– Ну да! Он делает вид, что он как бы фашист.
– Я – фашист, – заявил сын.
– Подонок!
– А сестра моя – антифа. Мы дома с ней живем мирно, но на улице деремся! – похвастался мне юный фашист.
– Здравствуйте! – сказала антифашистка.
– Привет, Рот Фронт! – сказал я. – Дети! Идите на кухню. Там есть марокканские сладости.
– Я люблю марокканские сладости, – серьезно сказал сын-фашист.
– Конечно, мы с братом – разные, но нас соединяет зоологическая ненависть к Главному. Иначе мы бы убили друг друга!
– Реальность сложнее, чем вы думаете, – сказал Лядов детям.
Он постепенно успокоился. Я надел черное кимоно с красным подбоем и отвел его в розовую комнату.
– Ты один? Где твои?
– Во Франции, – неопределенно ответил я.
– А моя – в Швейцарии.
– Твоей – лучше, – сказал я.
Лядов обожал быть всегда в самом выгодном положении, несмотря на дружбу. Я не любил, как он бахвалится каждой бутылкой, которую ставит на стол, как вступает в конфронтацию по малейшему поводу с тем, чтобы оказаться сверху, я не понимал, зачем с ним дружу, но – я его любил вообще и дружил. Я вяло оправдывался тем, что с другими скучнее.
– Старик, я совершил грандиозное открытие. Я назвал его картой бессмертия. Следуя этой карте, разомкнув цепь жизни, можно жить не сто двадцать лет, как обычно считают предельный возраст, а практически бесконечно. – Он усмехнулся. – Но ведь это скучно!
– Помнишь, у Свифта…
– Нет. Карта бессмертия – это вечная молодость.
Полный пакет удовольствий.
– Поздравляю!
Я не знал, что еще сказать. Мир так стремительно шел к этому открытию, так беззастенчиво хотел его, что я, сидя в шелковом кимоно, приятно ласкающем тело, даже не испытал сильных чувств.
– Хочешь стать бессмертным? – спросил Лядов.
– Надо подумать, – ответил я.
– Представь, ты напишешь мильоны книг. Ты станешь реально бессмертным писателем.
– Потом воскресим отцов. Толстого с Достоевским.
– Дело времени, – хмыкнул Лядов.
– А ты не врешь про бессмертие? – вдруг не поверил я.
– Старик! Меня вызывают в Кремль. Они отнимут у меня открытие. Я их знаю. Я сам не хочу бессмертия, но у нас будет вечный царь! Диктатор получит способность раздавать куски бессмертия своим чиновникам. Он им назначит жизней в сто, двести или триста лет…
Он выглядел испуганным. Он боялся за свою жизнь.
– У меня больное сердце… Что мне делать?
Кажется, он впервые задал мне человеческий вопрос. Я тоже не хотел иметь в Кремле вечного царя. Я представил его себе – мне стало отвратительно. Бессмертие будет его личной привилегией, которую он распилит со своей бандой. Эти бандитские рожи станут властелинами мира, переживут всех и восторжествуют над всеми. Мы будем помирать, а они будут смеяться: пусть мертвецы хоронят своих мертвецов – летать на МИГах и глумиться над смертными.
– Что тебе делать? – переспросил я. – Будто не знаешь!
– У тебя есть кофе?
– Возьми сделай. – Я показал на кофеварку.
– Я бы, конечно, сбежал. – Академик взялся за кофеварку. – Но боюсь, они меня поймают на границе.
– А ты беги быстро! Не засиживайся, не пей у меня кофе – выбегай и сразу беги.
– Они за мной ходят по пятам.
