ЗЯБЛИК. Зачем прилетел? Ты сказал, больше меня не будешь доставать. У тебя жена, дети – съешь лобстера и вали отсюда… Вино будешь?
КУРОЕДОВ (жуя). Нет. Хотя да.
Официант наливает ему вина.
КУРОЕДОВ. Вместе с тобой полетим.
ЗЯБЛИК. У тебя крыша едет! С каких хренов я с тобой полечу?.. Я не слишком загорела на этой яхте?
КУРОЕДОВ. Нормально. Зяблик, в Москве появились какие-то странные существа, у них много денег непонятно откуда.
ЗЯБЛИК. Евреи, что ли?
КУРОЕДОВ. Если бы евреи! Страна называется Акимуды. Но на карте ее нет.
ЗЯБЛИК. Может, переименовали?
Куроедов рассказывает Зяблику все, что он знает об Акимудах. Зяблик постепенно начинает с интересом прислушиваться к нему. Куроедов размахивает руками, все больше волнуясь.
КУРОЕДОВ. Ну, наши уже перешли на мелкие провокации. Мне поручили на всякий случай узнать, как можно умертвить акимудов…
ЗЯБЛИК. Дурак ты, Куроедов! Ты так и не вышел из совка. Мы – поколение новых сказок. Мы преодолели мат и стеб. А ты живешь в двух измерениях, меряешься мощностями со своим генералом.
Куроедов смотрит недоуменно на Зяблика.
КУРОЕДОВ. Какими еще мощностями?
ЗЯБЛИК. Ты – поколение танков, а на дворе – эпоха клонирования. Люди меняют лица. Проснись! Я поняла, что такое Акимуды.
КУРОЕДОВ. Что?
Зяблик по-спортивному вскакивает на ноги. Она начинает танцевать на палубе, крутится, обхватив мачту рукой.
ЗЯБЛИК. Я уже заранее влюблена в господина Посла! Я хочу с культурным советником, Верным Иваном, пойти на балет в Большой театр. Я хочу Кларе Карловне объясниться в любви… Но я не хочу, чтобы Акимуды неправильно поняли свою миссию.
КУРОЕДОВ. Нельзя ли поподробнее?
ЗЯБЛИК. Россия – тоже сказка, заколдованное государство. Сказка на сказку – куча мала! Надо дружить сказками.
КУРОЕДОВ. Так что же такое Акимуды?
ЗЯБЛИК. Акимуды? Акимуды – это отварная картошка в мундире…
КУРОЕДОВ (облизываясь). С постным маслом.
ЗЯБЛИК. Сам ты – постное масло!.. Акимуды – больная совесть России. Она наконец заговорила.
КУРОЕДОВ. Ты умна, Зяблик!
ЗЯБЛИК. Я знаю… Я давно ждала, когда же взойдут Акимуды. Мои подружки – бывшие мытищинские проститутки – часто спрашивали меня, когда же кончатся наши обиды. Акимуды – перегной наших унижений.
КУРОЕДОВ (кивает задумчиво, неожиданно всхлипывает). Акимудство – это мы!..
ЗЯБЛИК. Акимуды – это цветы, расцветшие на могилах наших любовных историй, на могильной клумбе Истории Государства Российского.
КУРОЕДОВ. Акимуды – наша любовь с тобой?
ЗЯБЛИК (перестает танцевать). Я тебя не люблю, Куроедов.
КУРОЕДОВ. Но ты же любила меня…
ЗЯБЛИК. Любовь – это потеря собственного достоинства. Татьяна пишет письмо Онегину… Наглядный пример.
КУРОЕДОВ (нетерпеливо). Это – литература, а мы с тобой, Зяблик, тайные агенты международного класса.
ЗЯБЛИК. Ты меня замучил, Куроедов! Тянул, не разводился с женой, жаловался на семейные обстоятельства, пил в бане пиво, блядовал по периметру. Ты, может быть, лучший в мире тайный агент, Куроедов. Но в любви ты оказался полным дураком.
КУРОЕДОВ. Я по-прежнему люблю тебя, Зяблик, хотя ты жестоко бросила меня.
ЗЯБЛИК. У меня олигарх Денис, у меня яхта, роскошное тело, вчера я каталась по Риму на «майбахе»…
КУРПЕДОВ. Но у тебя нет счастья.
ЗЯБЛИК. Зачем ты прилетел?
КУРОЕДОВ. Центр запросил тебя, надо ехать в Москву.
ЗЯБЛИК (смеется, грозит пальцем). Центр запросил меня с твоей подачи. Ты ходил и канючил: вызовите ее! Моя роль? Соблазнять посла? Работать с ним гейшей? Вытянуть из него все кишки Акимуд?
КУРОЕДОВ. Акимуды неприступны.
ЗЯБЛИК. У каждой сказки есть своя ахиллесова пята. Где их слабое место? Вечного двигателя не бывает. Ведь где-то Акимуды заряжают свои батареи!
КУРОЕДОВ. Ты любишь Россию. Ты должна помочь.
ЗЯБЛИК. Не дави так примитивно мне на патриотизм. Для меня Россия – головная боль с тобой. Я поставила точку. Я девальвировала тебя, как аргентинскую валюту. Я уже не та дурочка, которую ты обманывал. Я уже выпила свою чашку чая с испанской королевой.
КУРОЕДОВ. Ты остаешься?
ЗЯБЛИК. Нет, я, конечно, еду. Мне надоели морепродукты! И потом, я не знала, что на яхте так сильно укачивает!
Куроедов бросается ей на шею.
ЗЯБЛИК (отстраняется). Только без личных контактов. (Надевает носки, зашнуровывает кеды.) Самое опасное, Игнатик, это – когда хотят сделать Россию счастливой. Это мы проходили… Ленин хотел… А теперь Акимуды… (Оглядывается.) Ну, Игнатик, где твой вертолет?
034.0
<ВАЛЬС>
В вертолете Куроедов объяснил Зяблику смысл русской истории на примере вальса. Зяблик слушала Куроедова с восторгом.
Осип Мандельштам, сказал Куроедов, написал самое смелое стихотворение в истории русской литературы. Мандельштам – чемпион! Выстрел по Сталину, его стихотворение 1933 года «Мы живем, под собою не чуя страны…», убийственно точен. До сих пор Мандельштам остается главным поэтическим тираноборцем.
– Жесть! – согласилась Зяблик.
Талант Мандельштама равносилен деспотичной власти Сталина. Схватка двух гигантов. Мандельштам, в сущности, уничтожил политическую харизму Сталина, раздел его догола и показал безобразное тело чудовища. Сталин оценил силу врага и проявил к нему уникальное снисхождение. Ему был уже по плечу всесоюзный голодомор, но вызов поэта вызвал у него невольное уважение. Воображаю Сталина, читающего это стихотворение.
– Оргазм! – согласилась Зяблик.
Приказать Мандельштама убить – значит согласиться с его оценкой. Сам в молодости поэт, Сталин понимал масштаб магии. Получив именной вызов, он сообразил: чем великодушнее он поступит, чем слабее будет мандельштамовская правда. Мандельштам отделался воронежской ссылкой. Правда, через четыре года он его все-таки прихлопнул – но как мразь, написавшую годом раньше бездарные стихи, восхваляющие Сталина.
ЗЯБЛИК. Почему, однако, так прекрасна русская культура и так отвратительно русское государство на протяжении практически всей истории?
КУРОЕДОВ. Я скажу тебе по секрету, в чем тут дело. Русская культура, русское литературное слово потому и прекрасны, что сопротивляются русскому государству, пропуская все свои темы, от любви до смерти, через гордую позицию отказа от лжи. Со своей стороны, русское государство потому так ужасно, что жестоко сопротивляется сопротивляющейся ему культуре, пытаясь доказать свою правду верховного патернализма. Оно давно уже превратилось в монстра, пожирающего поэтов, и исправить его так же трудно, как заставить Мандельштама написать оду Сталину. Сталин и Мандельштам – вот примерная пара танцоров, которые в вальсе несутся через века нашей славной истории, порождая и убивая друг друга!
