Причина конфликта – в разнице качества жизни и ментальности. Это надолго. Почти навсегда, если будем жить-выживать по нашей политической и бытовой инерции. Если не перепашем страну – не революцией, а умными действиями. Но где храбрые люди умных предложений и действий? Не во власти, во всяком случае.
Европа отгородилась от нас визовым режимом: видит порог между собой и нами. Нам надо поднять ногу, чтобы вступить на порог в Европу, на иной уровень цивилизации, как бы мы яростно ни отрицали высоту и необходимость порога, выраженного в жестком регламенте. Шенген – фильтр, или чистилище, через которое нас пропускают – или не пропускают. Мы кричим: откройте шлюзы! У вас самих куча проблем, у вас в Париже – «черное» метро, и вообще, – у вас скучно, а у нас весело, мы – православный народ, а вы – непонятно кто, мало ли что еще мы кричим, но когда мы получаем шенген, особенно многолетний, мы гордимся, мы рады, как дети, как африканцы, наводняющие парижское метро, которые гордятся тем же шенгеном.
Что-то похожее происходит с Москвой. Между ней и провинцией тоже разница ментальности и порог качества жизни, не только зримо материального. Речь идет о качестве представлений о жизни, качестве знаний, качестве обретенного опыта. Это не значит, что за пределами МКАДа жизнь блекла и неинтересна. Но те волны, которые идут на Москву из провинции, ставят Москву в сложное положение, и она от них пытается огородиться.
В Москве много зримых и незримых фильтров, которые превращают Москву в крепость на осадном положении. Прописка, введенная еще в 1927 году, – это самый очевидный советский фильтр; он так или иначе существует до сих пор. С точки зрения красной Москвы, вся остальная страна, включая крупнейшие города Поволжья, рассматривалась как ссылка. Ярчайший пример – высылка Сахарова в Горький. Этот ссылкой Советский Союз подписал себе очередной приговор, объявив на весь мир, что мы – страна ссылки. Трудно представить себе, чтобы Энштейна за его убеждения отправили куда-нибудь в Чикаго, подальше от иностранных корреспондентов. Но помимо идейного, политического фильтра есть полицейский фильтр борьбы с преступностью – тема бешеной коррупции и произвола, которая развратила наши правоохранительные органы. Прописка превратилась в дорогостоящую покупку и объект административного шантажа. Если собрать все слезы, пролитые в связи с московской пропиской, то это и будет истинная цена московской жизни.
На штурм Москвы шли и продолжают идти целые батальоны самого разного народа. Москву штурмуют мигранты, от отчаявшихся отцов нищих семейств до полных отморозков. Идут искатели счастья, готовые на все конформисты. Штурмуют Москву батальоны девчонок, порядочных и беспорядочных. В Москву тянутся будущие гении и просто будущие студенты. Сюда рвутся коммерсанты. Идут специальные батальоны бандитов, воров, насильников, маньяков и все тех же отморозков из мигрантов.
Это – море народа. Их не пересчитать, не переписать. Нужно ли настежь открыть ворота и дать возможность перемешать амбции приезжих с московским духом? Как разделить их на чистых и нечистых? Кто судья? Или, невзирая на лица мигрантов, ужесточить режим, устроить большевистские чистки?
Москва колеблется и – проигрывает, не зная, на что решиться. Полумеры не помогают. Регистрация приезжих – дохлый номер. Она сдерживает законопослушных, которые страшны только самой массой, но не представляют собой опасности. Москва невольно закрывается от приезжих, она не резиновая. В свободной стране граждане вольны ездить и жить где хотят. Но цена свободы определяется профессиональным умением справиться с обстановкой. Нам об этом можно только мечтать.
Генерал Страх – один из главных генералов нашей истории. Если напустить Генерала Страха на мигрантов, снабдив лозунгом «Москва для москвичей», – не отстоим ли мы Москву? Есть немало ценителей Генерала. Но Генерал Страх, владелец судов, расправ и тюрем, не может командовать только в одном сегменте государства. Дайте ему волю – он начнет всех потрошить, правых и виноватых, сверху донизу, потому что страх должен быть глобальным – иначе это пародия на страх, еще одна лазейка для коррупции. Кроме того, Генерал Страх эффективен только в тоталитарном государстве, которое ставит перед собой идеологическую сверхзадачу и превращает своих граждан в рабов идеи. У нас такой сверхзадачи нет. Даже сторонники Великой России, державные и народные патриоты, любят себя сегодня больше, чем государство, и к самопожертвованию готовы в основном на словах.
Проблема заключается в нас самих. У нас нет общей базы ценностей. Мы – москвичи – раздроблены и ослаблены этой раздробленностью. Но возьмем вольный Амстердам со всеми его многовековыми ценностями, возьмем Норвегию – там тоже нет решения вопроса. Он не решается ни либеральным, ни консервативным способом. За ответом всем надо идти в будущее. Москву нельзя делать открытым городом – она превратится в бандитскую зону. Москву нельзя делать и закрытым городом – мы задохнемся в административных репрессиях. Однако оставлять нашу крепость такой, какая она есть, со стыдливо приоткрытыми воротами, – тоже нельзя. Ситуация становится все более и более напряженной. Мы становимся ходячими мишенями. Нас не в состоянии защитить многотысячная полицейская рать.
Я отправился на Дорогомиловский рынок вместе с Зябликом покупать продукты для нового званого ужина. Не абстрактные размышления, а боевой нож, приставленный ко мне двумя бандитами «кавказской наружности» средь бела дня на шумной базарной парковке, призывает меня понять, что же все-таки происходит. Случай вооруженного нападения был не лишен комизма.
Двое молодых людей, один в черной шапочке, с вполне симпатичным лицом, другой – в белой шапочке, с довольно противной рожей, резко открыли дверь моей машины, где я сидел за рулем в ожидании Кати (она побежала докупить горячих лепешек). Я подумал в первый момент, что они хотят предложить мне «Боржоми» или еще какую-нибудь мелкую контрабанду, но увидел нож в руках первого парня. Второй, с бородкой, произнес с сильным кавказским, «сталинским», акцентом (так подражают Сталину, рассказывая анекдот):
– Кашэлек или жизн?
Я чуть не рассмеялся:
– Ребята, вы что, кино снимаете?
Они опешили, явно не ожидая такое услышать. Но я ведь тоже не ожидал услышать слова из забытых фильмов про пиратов. Несколько секунд они переваривали мой вопрос, после чего второй повторил, с той же сталинской интонацией:
– Кашэлек или жизн?
А первый слегка ткнул меня ножом в ногу.
– Ребята, – спокойно сказал я, не успев испугаться, – я – писатель, нашли кого грабить!
И опять-таки это спокойствие несколько озадачило моих кавказских грабителей. Возникла заминка, но первый знал, где кошелек (они, очевидно, следили за мной), и, перевалившись через меня, залез в бардачок между двух передних сидений, выхватил бумажник – и они побежали со всех ног. Свидетель из ближайшей машины сказал мне позже, что тот, в белой шапочке, бежал с пистолетом в руке – я не видел пистолета.
Через десять минут весть об ограблении чудесным образом уже висела в интернете, а площадь перед рынком быстро заполнялась полицейскими и журналистами с телекамерами. Приехал даже вальяжный невысокий генерал в куртке летчика, с глазами психолога. Увидев телекамеры, его хмурый подчиненный вякнул было о пиаре, но генерал остановил его взглядом. Впрочем, пиар удался. Сто четырнадцать газет по всей стране назавтра шумно, с легкими выкрутасами, откликнулись. Это была репетиция похорон. Какой-то шутник в интернете, комментируя событие, написал, что это – не новость. Вот если бы вооруженный писатель с женой Катей напал на двух безоружных кавказцев – это была бы новость!
