Ребеночку нужен покой.
– Ну и дурак ты, Колька, – спрыгивала с его рук Лорка. Она думала, как найти того богача, что на чужой лоджии, не боясь и не стесняясь, грубо вставил ей пистон, как будто сто лет знал туда дорогу. Ее давно достал муж своей деликатностью. Ей хотелось, чтобы ее рвали в клочья, не задавая глупых вопросов и не донимая нежными ласками.
Навела справки у той же подруги. Вышла на лоджию. Острое желание связало узлом, едва добрела до кресла, принявшего всю ее влагу.
– А где же он, этот? Быкастый такой? – как бы между делом спросила.
Подруга бросила ей на колени газету. На первой полосе бык улыбался, не смущаясь из-за кривого зуба, что нагло налег на соседа. Она сунула газету в сумку. «Я возьму? Тут сканворд».
Писать она все-таки долго не решалась. Бык идиотом не был, и три лишних месяца в унитаз не спустишь. Написала как бы пробник. Мол, увидела в газете, лихой он такой, завидный мужик, вспомнила тот вечер и ту лоджию. Было клево. Правда, подзалетела по дури, теперь собираюсь на аборт. Щемит только сердце, что дитя от такого дядьки пойдет в слив. Ну ему, видать, к такому не привыкать.
В сущности, глупое письмо, Коля, прочитав бы такую муть, вряд ли бы что-то понял. У него был другой ум.
Но уже на следующий день Лорка была сама не своя от письма. Ее обуял страх возможной насмешки над ней, страх позора, страх правды. И не дай бог узнает муж.
И в жизни Коли наступил второй период – преданности жены, ее желания угодить, уластить мужа. Благостность их отношений не осталась незамеченной, и родители Лорки подарили им машину. Не ахти какую, но с колесами.
Лорка не ждала ответа и в доме подруги не появлялась, боясь случайной встречи. Ужас! Ужас! Но ответ пришел, как и было указано, до востребования.
«Киска! Спасибо, что сказала, как тебя зовут, а то так бы и не знал. Не имел я тебя, дуреха. Дети от поцелуев не рождаются. А я по тебе мальчиком провел сверху вниз, и вся игра. Если ты от этого сумела забеременеть, то требуй книгу рекордов Гиннесса. Случай – исключительный. Но, увы, мимо денег. Так что живи себе спокойно, если я захочу сына, я знаю, как это сделать по правилам. Но это будет не с такой, как ты, трусоватой стервочкой. Живи! И найди кого-нибудь подурее. Чао, бамбино, сори».
С почты вышел совсем другой человек. Ее мать потом, через годы, все искала корень, из которого выросла ее дочь. Из чего же, из чего же, из чего же сделаны наши девчонки? Из запаха советского паласа, алюминиевых тазов, из мутных зеркал в фальшивом металле, из зависти к чужим занавескам и сервизам, квартирам с кондиционером и много еще из чего.
Страх и зависть несла в себе Лорка, идя домой. Страх бедности, когда появится ребенок, и зависти к тем, у кого мужья носят на руках обожаемых жен и одновременно делают для них роскошную жизнь, которую ей, судя по всему, не иметь. К горлу подступало нечто, от чего хотелось кого-нибудь убить.
Теперь она боялась, что когда-нибудь бык появится в Москве и, открыв рот, выдаст, как его ловила на мякине одна баба. И все будут ржать, слушая подробности про «мальчика, что сбегал снизу вверх». Лорка перестала ходить к подруге, обливая ее ни за что ни про что грязью. Потом стала бояться, что это дойдет до нее, и жизнь превратилась в ад. Исходя ненавистью и завистью, она тут же падала в преисподнюю страха. Но удержаться не могла.
Самым близким виноватым был Коля, он таскал ее по невропатологам, боялся за ребеночка. Приходил советоваться к теще. Та давала ему тайком деньги: «Купи ей чего-нибудь. Порадуй. Это беременные бзики».
Родилась Люська. Огромными темно-синими глазами (впоследствии они окажутся карими) она посмотрела на родителей и бабушку. У той все внутри оборвалось. В глазах-сливах было столько тайного потустороннего знания… Так застывала взглядом в одной точке ее мама, глаза ее в этот момент странно блестели вовнутрь, будто высвечивали именно там что-то важное для себя. Такие замирания обычно бывали во время откусывания нитки в процессе шитья или когда протирался тонкий, неграненый стакан. Достав полотенцем донышка стакана, мама замедленно лениво вертела по нему пальцем, как бы завораживая себя. Странноватое свечение глаза было и у бабушки, для рожденной Люськи – прабабушки, правда, у серых глаз не было такого свечения, но зато бездны и омута было больше.
И вот сейчас пятидневное существо, еще без имени, смотрело именно на бабушку так, будто признало пуповину, но не ту, что отрезали от матери и выкинули, а ту, что живет вечно, вне материи, вне телесности, а в пламени других начал. Самое же удивительное, малышка улыбнулась, не просто бездумно растянула губешки, а вполне хитренько: «Здрассьте, мол, родичи. Я вас всех узнала, потому что знаю». И если верить в существование абсолютного счастья, то оно было именно тогда, когда Люська была малышкой.
Поглощенная дитятей, Лорка похорошела и как бы стала забывать, как живут в параллельном богатом мире те, что ездят на крутых тачках и носят искусственные шубки.
Но истинно говорят: от волка убежишь, от врага спрячешься, змею обдуришь – от себя самой никуда не денешься. И летел к чертовой матери уже третий по счету палас, и Коля с банками красок перекрашивал окна и двери, и возвращались к родителям отданные детям книги, в них Лорка учуивала застарелый запах пыли родительского дома. Он ей «вонял». Из солнечной квартира делалась салатной.
– Ненавижу теплый цвет. Дом должен быть прохладным. – Такой была новая установка жизни.
Стоило только начать. И когда родители получили случайное наследство от бездетной тетки в виде двухкомнатной квартирки, то, не задумываясь, продали ее, чтобы дать дочери деньги для расширения площади. Люська уже собиралась в школу.
И снова Коля носил ведерки с краской, и снова мужики-строители выполняли разные причуды Лорки уже в трехкомнатной квартире, и выкидывалась мебель, и искалась новая, и Коля крутился с долгами, менял работы на нолик больше, а Лорка кричала, что он не мужик, не добытчик. Она уже ненавидела мать за то, что та, имея дела с иностранцами, не нашла ей подходящего немца или американца, да хоть кого, кто бы не носил ведерки с краской, не смотрел виновато на очередной неудавшийся цвет стен, на зеркало не той конфигурации, которое жило в ее башке. Ведь есть же мужчины, которые, не задавая лишних вопросов, просто переносят женщину в тот комфорт, который ей блазнится.
Коля же был олухом царя небесного. Ему было хорошо, где были его девочки. А ей нужен был богатый мачо. Но эту дуру Коля любил, и даже когда увидел, что она шарит жадным глазом по всем сторонам света, сделал вид, что не видит. Как говаривал один старый словесник, уча детей во времена отнюдь не дистиллированные: «Чистому все чисто». Ну и что за глупость он говорил? Как это может быть? Чтобы не видеть гадость и грязь, мало быть не просто чистым, а надо быть еще и слепым, и глухим, и с полипами в носу.
Так смеялись над стариком его ученики. И только до некоторых из них доходил глубинный смысл в общем с виду простых слов. Чистый не видит грязи, ибо он не способен обмараться ею, а будучи чистым душой, не способен уличить в дурном другого. Ну, может, все немного глубже, и не просто о чистоте – антиподе грязи говорил словесник, а имел в виду духовную сущность, которая чиста по определению и способна очистить пространство вокруг себя.
