Владимир Максимов вернулся и умер от огорчения: когда он приехал, здесь умудрились порубить на части собственную страну, как дурной мясник живую корову.
И Абрам Терц, он же Андрей Синявский, не перенес того же огорчения.
Эдуард Лимонов, пока жил за границей, пил спиртное, употреблял наркотики, воевал в Сербии и все это время чувствовал себя прекрасно. Потом вернулся в Россию, и здесь ему проломили голову, а потом посадили в тюрьму.
Определенно, правы самые квасные и переквашенные патриоты: Россия — любимая Господня дочка. Здесь строго соблюдаются главные человеческие законы. Здесь, я говорю, отвечают за базар.
С маленьким талантом в России еще можно жить, с большим — надо скорей умирать или, в лучшем случае, все для этого делать. Воевать так, чтобы исключить саму возможность выживания — как воевали Виктор Астафьев, Юрий Бондарев и Константин Воробьев. Сидеть в тюрьме так долго, как Варлам Шаламов, — чтобы смертельным было даже осознание пережитого опыта, сам же опыт вообще находится за пределами человеческих возможностей.
Или, наконец, как Иосиф Бродский, отказаться делать операцию на сердце, сказав безупречное: «Поэт должен умирать со своим сердцем». Недаром Бродский так тяготел к Римской, проклятой им империи: только там цезари и философы умели легко произносить гениальные фразы, которые впору отливать в бронзе. Впрочем, Бродский — да, уехал из России, я помню… но со своим обрусевшим навек сердцем он уже ничего не мог поделать.
Здесь надо пить зло и беспробудно, как Глеб Горбовский и Юрий Казаков. Мало того, что пить, еще и стараться при этом, чтобы тебя удавила невеста, как Николая Рубцова, или застрелил собственный сын, как Дмитрия Балашова. Уничтожать, изматывать себя любыми доступными способами, подобно Леониду Губанову или Василию Шукшину. Посещать все вооруженные конфликты на планете Земля и в обязательном порядке — баррикады в собственной стране, подобно Александру Проханову.
Иначе нельзя.
Чувствуете в себе дар — бегите отсюда очертя голову. Не чувствуете — живите спокойно.
И за границами России порой случаются неприятности с большими писателями, отметим мы справедливости ради. Шекспир сидел в тюрьме. Старик Хэм охотился на тигров и застрелился. Джек Лондон отравился. Антуан де Сент-Экзюпери исчез вместе с самолетом, а Юкио Мисима сделал себе харакири. Недаром всех названных так любят в России: чувствуют своих! Чувствуют, что эти ребята умели отвечать за базар, ходить в разведку, пить вино и все такое.
Кстати, Джека Лондона забыли в Америке еще полвека назад, а к Мисиме в Японии относятся с должным подозрением. Здесь, в России, им ничего не грозит. У нас они — всегда дома, всегда любимы.
Там, за границами, их приключенья — исключение. У нас — норма.
Осталось разобраться: такое положение вещей в России — это что? Патология? Предмет тоски или повод для гордости?
Предложим такой ответ: это природа.
Наряду с холодной зимой, большими и белыми, а потом — серыми снегами, непролазной весенней грязью, половодьем, при котором реки рискуют забыть, где их русла, странным, комариным летом и волшебной золотой осенью — наряду со всем этим у нас поэты падают в пролеты и проруби, пьют из горла, играют в карты, обманывают женщин, стреляют в людей, и чаще всего эти люди — они сами. Природа такая.
Подражать им бессмысленно: за всякую ересь, что простится поэту, подражателя поделом назовут подлецом и придурком.
Осуждать их бессмысленно, потому что любой миф о русском поэте сильнее занудной истины. В России судьба любого русского поэта — бестселлер. Больше нигде в мире не снимают сериалов о поэтах — и сериалы смотрит целый народ затаив дыхание. И пусть сериалы бездарные, хоть о настоящем Есенине, хоть о выдуманном Иване Бездомном, дело не в этом. Главное то, что они — о поэтах, эти фильмы.
Будем относиться ко всему этому как к природе: примем как есть, без подлого пафоса и ложной слезы. Русские поэты этого не любили. У них был хороший вкус. Если у нас еще остались крохи здравого смысла — это их заслуга.
Ну вот, видите — и я в пафос оступился. Умолкаю.
2005
Че и Мигель: раз рыцарь, два рыцарь…
В пьесе Марины и Сергея Дяченко «Последний Дон Кихот» есть любопытный момент, где описывается неизвестный портрет Рыцаря Печального Образа. Человек, изображенный там, вовсе не напоминает привычные изображения Дон Кихота. Веселые морщины, крепкие зубы, улыбка, лукавые глаза, борода — вот такой на портрете Рыцарь.
«Говорят, что Рыцарь Печального Образа вовсе не был так засушен, как это принято считать, — замечает героиня пьесы. — Говорят, он любил жизнь».
Когда я пытаюсь представить себе этот портрет, я почему-то вижу Че Гевару.
Мигель Сервантес де Сааведра создал великолепную, на все времена, пародию на самого себя, написав Дон Кихота. Сходство меж Сервантесом (а также его метафизическим двойником Дон Кихотом) и Че Геварой далеко не только внешнее.
Странный и, по сути, не совсем понятный мировой культ Че Гевары можно объяснить несколькими причинами. Че Гевара был не самым успешным и даже не самым харизматичным революционером. После кубинской победы его преследовали провалы: не очень удачная (по большому счету — неудачная) карьера дипломата, случайная и ненужная ему самому работа в качестве главного кубинского банкира, провальная попытка устроить свою Кубу в Конго, ну и финальная драма в Боливии, где Че был расстрелян, после чего ему отрезали руки — для идентификации личности по отпечаткам пальцев.
История минувшего века зафиксировала куда более удачливых буянов, но мир почти не знает их в лицо и не тиражирует их портреты на миллионах носителей.
В том и загадка, и прелесть Че, что он, в отличие от Фиделя, так и не стал политиком, но остался человеком. К тому же, повторимся, неудачником, так и не победившим свою ветряную мельницу и в итоге затоптанным свиньями (помните, как свиньи топтали Дон Кихота?).
В России вообще очень любим тип подобных косматых мужчин — от печального Хэма до бородатых покорителей тайги, одновременно мужественных и несчастных (к тому же порой с расстроенной гитарой в руках).
И Сервантес, по нормальным человеческим понятиям, — неудачник законченного типа.
В биографиях Че и Мигеля помимо, как ни странно, разительного сходства типажей есть множество тайных рифм.
Конечно же, они оба имели отношение к Испании, носили в себе эту горячую, смуглую приморскую кровь.
Че, хоть и был аргентинцем в добром десятке поколений, но предки его по отцовской линии — из Испании (а по материнской — из числа ирландских бунтарей).
С национальной гордостью Испании Сервантесом все понятно, разве что не все знают, что мать его — из семьи крещеных евреев.
В двадцать два года Че становится матросом (к слову сказать, и самое счастливое свое плавание он свершает на яхте «Гранма» — навстречу кубинской революции; но это было чуть позже).
