На звезду Родина ляжет тяжелым снегом…
И звезда потрескается и опадет. Но мы не забудем ничего.
Родина моя, родинка на моем запястье, где вена бьет. Сентиментальный, дурной, глупый, русский — так говорю.
Над вечным покоем. Есть такое полотно — «Над вечным покоем». Изба, и кресты, и река течет. И поле. Неизменно и неизбывно. Это — мое, все мое. Не продать, не разменять. Наши покосившиеся избы вросли корнями в землю. Каждая зеница ока упадет в тело моей Родины — больше некуда. Мы сотворены для нее.
Каждый русский писатель хоть немного деревенщик, если он — русский. Вся Россия — деревня, и чуть-чуть рассыпано провинциальных городов.
И одинокий Санкт-Петербург. И заселенная нерусскими Москва. И опять — деревни. Как тут не стать деревенщиком, если в избах над вечным покоем в России живет больше людей, чем в трех европейских странах.
Мы затеряны в снегах и счастливы этим.
Чувствую теплоту и задыхаюсь от бесконечного… и тает на губах.
…В лейтенанте, выбритом до синевы… выкрикнувшем… узнаю.
Русь моя, голоса твои меж ребер — эхом. Сердце внутри. Люблю — и бьется. А разлюблю — и…
Время, вперед! Рядом, время! Мы отцы и дети гениальных песен и книг. Мы пришли из России и уйдем в нее.
Если она нас примет.
2007
Наш современник, дай огонька
Приезжая в деревню, читаю подшивки старых журналов. С мазохистским удовольствием — «Огонек» за какой-нибудь 1989 год. С некоторым недоумением — «Наш современник» начала 1990-х.
Публицистические прогнозы и того, и другого издания никакого отношения к реальности не имеют.
В России, которая, как известно, может слинять за три дня, предсказывать умеют только поэты. Верней, и они не умеют, но поэтический словарь позволяет построить речь так, что из нее можно извлечь противоположные смыслы.
Мы говорим: «Будет диктатура». Или говорим: «Будет застой». Или: «В России ничего не изменится». Но потом мы идем по следам своих предсказаний и сами себя немного стесняемся: следы ведут вообще не туда.
Хотя тут я вру. Нисколько не стесняемся, а делаем вид, что ничего подобного мы не говорили, а если и говорили, то имели в виду совсем другое…
И вообще — нас неправильно поняли.
Мне долгое время хотелось собрать авторов того злобного «Огонька», всех его неистовых пророков и спросить: «Ну, вспоминайте быстрее, что именно вы имели в виду, когда говорили, что мы будем жить вот так и еще вот так. Вспоминайте, вспоминайте! А то я сейчас вас ударю ножкой от стула. По ноге. Что? Не смущают меня ваши седины. Я же по ноге».
Потом я остыл, передумал. С тем же успехом можно собирать авторов «Нашего современника», задавать им те же самые вопросы.
А потом, спустя годы, и у меня спросят то же самое. И разве я найду что ответить…
Россия слиняет в три дня, оставив нас наедине со своей милой глупостью. Казалось, что ты смотришь на Россию в упор, не отводя глаз, и даже стараешься немного придерживать ее за грудки — или, быть может, за подол, — а она все равно исчезнет.
Что будет с Россией, где она будет, каким станет новое имя ее — ничего не понятно.
Но что, в конце концов, еще может случиться, если и так уже все есть?
Застой уже есть. Диктатура уже есть. Свобода при этом тоже есть. Мир есть. Война есть.
И ведь что самое интересное: можно в каждом случае заменить плюс минусом — и прогноз погоды останется прежним.
Застоя нет. Диктатуры нет. Свободы при этом тоже нет. Мира нет. Войны нет.
Здесь появляется приятная возможность порассуждать о том, что Россия потеряла очертания. Не культурные, не геополитические, не эстетические, а вообще очертания. Не поймешь, где у нее лицо, как в него смотреть, и туда ли ты смотришь, если хочешь узнать цвет ее глаз, или, быть может, вообще не туда, и здесь тебе ничего не скажут, ничем не подмигнут.
Но и об этом мы не станем говорить, потому что Россию лучше всего видно, когда смотришь мимо нее. Куда-нибудь наискось. Ее очень хорошо понимаешь, когда не говоришь о ней. И все предсказываешь, когда речь ведешь о другом. Ну, почти как в стихах.
Известный исполнитель песен Борис Гребенщиков сказал однажды, что не очень помнит события, происходившие в той стране, где он жил, — самого времени он, по большому счету, не помнит. «Но если меня спросить о музыке, которую мы делали в 1976-м, 1983-м, 1995-м и 2001-м, — примерно так говорил этот человек, — вспоминается всё, что связано с этой музыкой: люди, улицы, города, запахи, разговоры, тысячи мелочей».
Я разглядываю пятьдесят пластинок БГ, стоящих у меня на стеллаже, и очень хорошо понимаю, о чем он ведет речь. Пластинки — реальность.
Думаю, через пятнадцать лет у меня будет еще пятьдесят дисков того же исполнителя.
Они будут называться «Ретранслятор», «Неизвестная музыка графа Льва Николаевича Толстого», «Суфий», «Кардиолог», «Стучаться в двери травы» (live: 50-летие группы «Аквариум»), «Флейта земли», «Индустрия», «Восьмиречье» (на стихи Анатолия Гуницкого). Кроме того, будет записана пластинка мантр с непонятным названием; пластинка с названием, заимствованным из компьютерного сленга; пластинка со словом «русский» на титуле (самые простые варианты — «Русский лес», «Русский земледелец», «Русская симфония» не отметаются) и множество других.
Тем временем в журнале «Огонек» сменятся еще три главных редактора; редактором журнала «Наш современник» станет Сергей Куняев, а его отец Станислав Юрьевич всецело отдастся рыбалке.
Тиражи «толстых» журналов упадут до пятисот экземпляров, но потом снова начнут расти. До семисот и выше.
Писатель Алексей Иванов будет писать по одному очень хорошему роману в пять лет. Критик Андрей Немзер прочитает еще две тысячи романов, включая три романа Алексея Иванова.
Алексей Балабанов начнет экранизировать русскую классику. Возможно, Чехова.
Стопятидесятилетие со дня рождения Чехова отметят достойно, но экранизацию Балабанова покажут только поздно ночью.
Двухсотлетний юбилей Лермонтова пройдет странно: никто не поймет, что именно с ним делать и как, собственно, его преподносить — в какой, так сказать, плоскости…
Зато очень достойно отметят двухсотлетие со дня рождения Льва Толстого. Будет много торжеств, и раздраженные голоса нескольких представителей РПЦ потеряются на общем фоне. Федор Бондарчук сделает новую экранизацию «Войны и мира». Дмитрия Быкова сначала попросят написать биографию Льва Толстого, потом передумают, но он уже напишет. Это будет седьмая его книга в серии ЖЗЛ, ранее будут созданы биографии Окуджавы, Маяковского, Твардовского и Житинского (в серии «Биография продолжается»), а также Цветаевой. Из-за Цветаевой выйдет небольшой скандал, будет даже коллективное письмо с требованием не отдавать Цветаеву Быкову, но все, как всегда, обойдется.
