— Все правильно, — быстро ответил продавец. И добавил: — Дома пересчитаю.
Он смотрел куда-то поверх братика и делал странные движения лицом, отчего казалось, что родинки на его лбу и щеках перебегают с места на место.
Братик обернулся. Ко двору шли несколько парней, числом пять, нарочито неспешных и старательно настраивающих себя на суровый лад.
Рубчик по-прежнему улыбался и выглядел так, словно рад был грядущему знакомству, хотя мне казалось, что для веселья нет ни одной причины.
Подходящие начали подавать голоса еще издалека. Всевозможными междометиями они приветствовали продавца «копейки», но тот не отзывался.
— Ключи дай, — сказал братик спокойно. Он всегда быстро соображал.
— А? — спросил белолобый.
— Ключи. От машины. Дай. — И протянул ладонь.
В нее легли нагретые обильно вспотевшей рукой белолобого ключи.
Братик, по всей видимости, осознавал, что мы сейчас можем легко свалить, оставив белолобого разбираться с деревенской братвой, — но так вот сразу, после покупки, бросать продавца ему, видимо, не желалось.
Не по-людски это.
И мы дождались, когда гости подошли и встали полукругом — руки в карманах телогреек, телогрейки надеты либо на голое тело, либо на грязную майку. Август был, я же говорю.
Рубчик вытащил из кармана коробок спичек и подошел к нам, оставив «копейку». Я знал, зачем он вытаскивает коробок, я уже видел этот номер. Он сейчас будет им тихонько трясти и поглаживать его в своих заскорузлых пальцах, а потом, в какой-то момент, легким, не пугающим движением подбросит вверх. Пока стоящий напротив него будет сопровождать глазами полет коробка, ему в челюсть влетит маленький, но очень твердый кулак Рубчика.
Рубчик мог бы еще после этого фокуса поймать коробок, но он не любит дешевых эффектов.
— Ну что, лобан, созрел? — спросили пришедшие нашего продавца, с напряженным интересом оглядывая нас и машину Рубчика.
Братик убрал ключи в карман. Рубчик достал спичку и стал ее жевать.
— Оглох, что ли, лобан? — спросили белолобого, и тот раскрыл безвольный рот, не в силах издать и звука.
— А что за проблема, парни? — спросил братик миролюбиво.
— Это же не твоя проблема, — ответил ему один из пришедших, но согласия в их рядах не было, и одновременно в разговор вступил второй:
— Ты деньги привез за тачку? Отдашь их нам. Лобан нам должен.
— Всем, что ли, поровну раздать? — спросил братик наивно.
— Нет, только мне, — ответил один из пятерых.
— Много тебе он должен?
— С-с… Семь штук, — помявшись, уточнили братику.
Отвечавший был рыж, кривоног и, по-видимому, глуп.
Рубчик тихонько тряс коробком и все пытался заглянуть братику в лицо, чтобы понять: пора или еще не пора. Братик приметил беспокойство товарища и неприметно кивнул: стой пока, не дергайся.
— Давайте, парни, все по справедляку разрешим, — сказал братик пришедшему забрать должок. — Я за лобана говорю, ты — за себя. Годится?
— Лобан сам умеет разговаривать, — не согласился кто-то.
— Но деньги-то пока у меня, — соврал братик. — И сейчас я имею дело с лобаном. Значит, я могу выслушать, что вы ему предъявите, и решить: отдать вам деньги или нет. Ты ведь не против, лобан, если я выслушаю парней?
Белолобый кивнул так сильно, что родинки на его лице едва не осыпались на траву.
— Рисуйте ситуацию, парни, мы слушаем внимательно, — заключил братик.
— Он мою козу задавил, — сразу выпалил рыжий в ответ.
— Реально, — ответил братик, голос его чуть дрогнул от близкой улыбки, но в последний момент он улыбку припрятал. — У тебя коза есть?
— У бабки. — Собеседник братика отвечал быстро, и эта поспешность сразу выдавала его слабость.
— Погибла коза? — спросил братик.
— Нет, нога сломалась.
— Понял, — сказал братик.
Я с трудом сдерживал смех.
— И нога козы стоит семь штук? — спросил братик.
— Семь штук, — повторил за ним рыжий все так же поспешно.
Братик кивнул и помолчал.
— А теперь ты мне обоснуй, — попросил он. — Отчего это стоит семь штук?
— В смысле? — тряхнул грязным рыжим вихром его собеседник.
— Почему твоя предъява тянет на семь штук? Кто так решил? Ты так решил?
— Я… — уже медленнее отвечали братику.
— А почему семь? Почему не пять? Почему не девять тысяч? А? Почему не шесть тысяч триста сорок один рубль двадцать копеек?
Братик умел искренне раздражаться от человеческой глупости и смотреть при этом бешеными глазами.
— Ты не знаешь, что любую предъяву надо обосновать? — спрашивал он. — Тебе никто этого не говорил? А? Или ты не знаешь, что бывает за необоснованные предъявы?
— Почему я должен обосновать? — ответили братику, и тут братик наконец засмеялся.
— Мне нечего тебе сказать больше, — сказал он с дистиллированным пацанским презрением.
В рядах наших гостей произошло странное движение, будто каждый из них искал себе опору в соседе, а сосед тем временем сам чувствовал некую шаткость. Разговаривать им, видимо, расхотелось; время для начала драки показалось потерянным, и уходить молча было совсем западло.
— Лобан, мы потом к тебе зайдем, — как мог спас кто-то из них отступление.
И они ушли.
Братик сразу забыл о них, лишь спросил спустя минуту:
— А ты зачем козу задавил, лобан?
— Так у меня тормоза не работают… — Белолобый хотел было сопроводить рассказ подробностями, но братик его уже не слушал.
— Понял, Рубчик? — обратился он к товарищу. — Поедем медленно, двадцать кэмэ в час. А лучше — десять.
— Базара нет, — ответил Рубчик, прилаживая трос.
Братик уселся в «копейку», я прыгнул к нему на переднее сиденье, мы тронулись.
Белолобый провожал нас, стоя у порога, нежный и благодарный. Мы посигналили ему напоследок. Он, кажется, хотел махнуть нам рукой, но рука сжимала в кармане деньги, и поэтому белолобый лишь дрогнул плечом.
Дорога к трассе шла вверх, и Рубчик бодро тянул нас по августовской пыли. Трос был натянут, как жила; с дороги шумно, но медленно разбегались гуси и тихо, но поспешно — куры.
Вырулив на трассу, Рубчик сразу вдарил по газам, и «копейка» загрохотала, рискуя осыпаться. Братик стукнул раздраженным кулаком по сигналу, чтобы дать товарищу понять его неправоту, но еще семь минут назад подававшая голос машина на этот раз смолчала. Сигнал больше не работал.
