Спустя минуты четыре водитель не выдержал и стал ругаться.
Саша сидел равнодушно, понимая, что может убить этого мужика. Разве что мать не хотелось огорчать.
— Кто нас вытягивать будет отсюда? Вы подумали? — водитель рвал рычаги, брал там, где можно, с разгона, и где нельзя тоже. Водить он умел, конечно. — Совсем, что ли, ошалели от горя, блядь…
— Ладно, рули, хватит орать уже… — сказал Саша устало.
— Я без тебя знаю, что делать. Понял? Сейчас высажу вас и… — здесь их тряхануло, автобус ухнул передними колесами в яму и заглох.
Впереди лежал плотный снег. О том, что и дальше под снегом — дорога, можно было догадаться только по одному признаку: на этой петляющей меж елей и бурелома узкой полосе не росло деревьев.
Водитель выпрыгнул на улицу, оставив открытой дверь. Прошел немного вперед по дороге, сразу увяз чуть не по колено, выругался и влез обратно.
Завел мотор, включил заднюю скорость. Взвыло, загрохотало, завизжало под колесами.
Они выехали. Водитель поставил на нейтралку, достал сигарету и сказал:
— Я дальше не поеду.
— Ну и хер с тобой, — сказал Саша.
Он вылез, заметив, что снег перестал. Постоял, тупо глядя в лес. Резко открыл дверь в салон.
— Вылезай, мам, он дальше не поедет.
— Как же? Сынок… — сказала мать. — Куда мы? А отца?
— Дотащим, тут недалеко.
— Как же, недалеко…
— Дотащим, я сказал.
Сзади к Саше подошел водитель, заглянул через плечо в салон.
— Ну что, в город едем? Я дальше не поеду.
— Мы заплатим, — сказал мать, глядя на водителя почти в ужасе. — Куда же мы с гробом?
— Я говорю, поехали в город. А денег мне не надо. За новый автобус вы мне не заплатите. И ночевать в лесу с вашим покойником я не буду. Ясно? В город едете?
— Что же мы отца катать туда-сюда будем… — сказала мать.
— Ну, всё тогда…
Водитель с лязгом открыл задние дверцы салона — разгружайтесь, мол. И ушел в кабину. Снова закурил там, ругаясь.
Мать заплакала.
— Что ты ревешь? — едва не закричал Саша. — Самое страшное уже случилось! Что теперь рыдать? Волки нас съедят, что ли? Дотащим, никуда не денемся.
— Вы же не донесете вдвоем! — в плаче выкрикнула мать.
— Я тебе говорю: дотащим! Волоком дотащим. Тут недалеко, — еще раз повторил Саша, скорее для Безлетова, — сам он знал, что до деревни еще километров пятнадцать.
Саша со скрежетом придвинул гроб к концу салона.
— И у нас еда здесь на поминки… — жалилась мать.
— Возьми, что донесешь, остальное вон оставь этому…
Саша спрыгнул вниз.
— Давайте, я ноги на себя приму… — сказал он уже в остервенении. — А потом… как-нибудь…
— Стул бы, — сказал Безлетов. — Чтобы верх гроба поставить. Мы не удержим.
— Давайте, нет стула, — торопил Саша.
Он потянул гроб на себя, с каждым мгновеньим ему становилось все тяжелее, он отступал назад, по снегу, чувствуя непомерную тяжесть и саднящую боль в мышцах рук.
— Быстрей же! — выдавил он.
Безлетов спрыгнул, и мать неловко спустилась, некрасиво, по-бабьи.
Они взялись за верх гроба, вытаскивая его, но мать не выдержала и, охнув, уронила свой край. Саша и Безлетов тоже, естественно, не удержали. Гроб упал набок.
Незабитая крышка вскрылась, отец, уже ледяной, едва не выпал в снег.
Гроб был тесным — только благодаря этому покойный удержался во гробе. Но в то малое мгновение, когда гроб стоял на боку, картина была страшна — мертвый профиль отца, выпавшая в снег иконка с груди, недвижимые белые руки, открывшиеся под покрывалом…
Саша и Безлетов быстро поставили гроб ровно и накрыли крышкой.
Мать стояла ошарашенная.
— Мам, не на ноги упал? — спросил Саша, пристраивая крышку поровнее.
Она покачала головой: нет.
Постояли немного.
— Надо с дороги убрать. Чтоб он отъехал, — сказал Саша.
Они сдвинули гроб на обочину — он утонул в снегу.
Мать сходила за сумкой.
Саша подождал десять секунд и пнул ногой по автобусу:
— Давай, вали отсюда на хер! — закричал он.
Водитель дал по газам, и автобус попер задом, забросав снегом из-под заднего колеса крышку гроба. Саша присел на корточки и стал протирать крышку рукавом.
— Он так и будет… задом ехать? — спросил Безлетов, глядя вслед автобусу.
Было видно, как водитель вертит головой, пытаясь с помощью зеркал заднего вида не ошибиться, не вылезть на обочину.
Автобус остановился, водитель вышел.
Он побродил вокруг автобуса, заглянул в салон, забрался туда, спустя минуту жахнул дверью, появился с длинной, собранной в круг, веревкой в руке. Показал ее издалека стоящим у гроба — вот вам, держите, — и бросил веревку на дорогу.
Сел в кабину, и автобус снова двинулся.
— И на том спасибо, — сказал Саша. — А то уж я и не знал, на чем волочить.
Саша шел к лежащей в снегу веревке. Автобус, рыча и сипло отхаркиваясь, двигался задом — словно пятясь от Саши.
…Они обвязали веревкой гроб.
— Вот так, — выдохнул Саша, неустанно косясь на ботинки Безлетова, наверное, уже насквозь сырые. Сам он был в высоких теплых сапогах.
— Саш, может, нам в деревню сходить? Которую вот проехали недавно. Трактор попросить. Или сани? — спрашивала мать неустанно.
— «Недавно проехали…» — без злобы передразнил Саша. — Туда идти часа два. И нет там никакого трактора.
— А сани?
— А что сани? Они наверняка не поедут никуда. Четыре часа прохожу только… Отстань, мам… — оборвал Саша. — Всё, повезли. Помогай, пап.
Они взяли с Безлетовым по концу веревки и потянули.
Сразу далось тяжело, но еще был заряд остервенения и запас сил. Утопая в снегу, чертыхаясь, рыча, тащили недолго. Сразу взмокли.
Мать шла позади. Саша не оборачивался.
— Блядь! — выругался Саша, остановившись вскоре.
— Саш, ну не ругайся… Что ты ругаешься всё время… — попросила мать устало. — Тяжело?
— Какие-нибудь лыжи бы… — сказал Саша и снова посмотрел на Безлетова.
— Или санки… — добавил Саша, отчего-то зло вперясь в своего напарника.
«Чего ты не взял с собой санки, Безлетов? — внутренне хамил Саша. — Разве ты не любишь зимой на санках в деревне… кататься… Пришел бы сегодня с утра к нам домой с санками. Сказал бы: “Заодно покатаюсь там у вас… Горка-то есть там?” Сейчас бы пригодились очень твои саночки…»
