После погрома в Москве к бункеру пригнали спецназ, дверь вырезали автогеном, в помещении устроили погром, всю технику поломали и потоптали, тех, кто в бункере находился, попинали и повязали. Потом отпустили.
Что было дальше, Саша не знал. Вроде бы бункер опечатали. А вроде и нет. Рассказывали, что «большие друзья» Костенко — а у него были большие друзья — уговорили кого-то в верхах помещение «союзничкам» оставить.
Саша шел по длинной улице по направлению к бункеру и увидел сидящую на лавочке Яну. Она курила и задумчиво смотрела на пустую лавочку напротив.
Саша остановился и несколько мгновений стоял, не решаясь подойти — пересечь этот взгляд или сесть рядом, спугнув тихий, а может быть, грустный настрой Яны.
Но она сама случайно скользнула взглядом по Саше, стоящем поодаль, и легко тряхнула головой, будто сбрасывая морок, и улыбнулась. Даже чуть нежнее, чем того следовало бы ожидать, — они ведь были едва знакомы, раза два разговаривали.
— Сашка! — сказала Яна приветливо. Ей явно было в радость увидеть его.
И у Саши сладко екнуло внутри от тихого предчувствия, которое почти никогда его не обманывало.
Он присел рядом, улыбаясь, и сразу закурил — так было куда легче разговаривать. И молчать тоже.
Спросил о бункере.
Бункер «союзникам» оставили, рассказала Яна, но возле постоянно крутились опера, две машины дежурили с утра до вечера. «Союзников», то одного, то другого, забирали во дворах, по глупым поводам, скажем, для установки личности. Увозили, некоторых били, пытались, что называется, закошмарить, заставить стучать.
— Четвертый день беспредел, — сказала Яна зло.
Саша смотрел на ее тонкие руки, на то, как она держит сигарету, и ее пальцы… они были изящны и тонки. Яна глубоко затягивалась, говорила негромко, у нее был грудной, глубокий голос, и еще она очень хорошо смеялась иногда — например, если Саша вполне бестолково шутил.
Они вспомнили прорыв, погром, и как было весело, и как шумно. Саша рассказал, как они бегали по дворам. Получилось очень смешно. Яна смеялась.
— А тебя ведь поймали! — неожиданно вспомнил Саша.
— Меня отпустили, — сказала Яна странным тоном, и Саша запнулся на вопросе о том, как и кто отпустил, — по ее тону вдруг стало ясно, что ни о чем спрашивать не стоит. Она даже закурила поспешно.
Саша замолчал, удивленный, не зная, что сказать, но Яна, затянувшись и быстро выдохнув дым, сама перевела разговор на другое.
— Тебе что-нибудь надо в бункере? — спросила она вскоре.
— Нет, — уверенно ответил Саша, ведомый своим предчувствием.
Они встали и пошли к набережной, что была неподалеку. Саша купил алкоголя в банках, они пили его и понемногу снова развеселились.
Саша говорил всякую ересь о машинах, которые едут мимо, о прохожих, которые идут мимо, о детях, велосипедистах, собаках — во всем находилось что-то забавное.
Самыми забавными были дети. Саша любил смотреть на малышей. Иногда пугал мам, привставая на цыпочки и заглядывая в коляску, — может, мамы думали, что он сглазит, этот странный тип. А он смотрел и улыбался.
— Смотри, какой зверек, — сказал Саша о малыше лет полутора, топающем с мамой, держа в малой лапке ее палец. Совершенно еще бессмысленный, изъясняющийся по большей части звуками малыш.
— Нет, это — зверок! — сказала Яна, улыбаясь, с ударением на «о», — а зверек — это когда лет пять-шесть, острые зубки, быстрый взгляд, чумазый и уже умеет хитрить и даже немножко подличать.
— Да-да, — согласился Саша, — а это зверок. Зверочек, лапа.
Вода в реке была грязной, и они бросали в нее бычки сигарет.
Кто дальше забросит щелчком пальца. У Яны не получалось, и она улыбалась, а иногда даже хохотала негромко и заразительно.
Становилось все темнее, и от реки повеяло неприятным сквозняком.
— Ты где ночуешь? — спросила Яна, толкнув пустую баночку из-под спиртного носком черного сапожка. Баночка покатилась, слабо позвякивая тонкой оболочкой.
— В бункере, наверное. Где же.
— А я домой поеду. Мы с подругой квартиру снимаем.
— Она не из «союзников»?
— Нет, — сказала Яна и отчего-то снова засмеялась.
— Проводишь меня? А потом вернешься… — Яна серьезно посмотрела на Сашу, на какую-то долю мгновения дольше, чем нужно. В лице ее было не ожидание ответа на вопрос, но попытка принять решение или утвердиться в том, что уже решено.
— Конечно, — ответил Саша, не раздумывая и глядя Яне в глаза.
Он вообще в такие минуты не пытался определиться, задуматься, просчитать что-то — и делал то, что было естественным, что получалось само собой в силу простых и внятных побуждений.
Возле метро их настиг дождь, и они прибавили шагу. Уже у спуска в переход дождь пошел сильнее, и получилось так, что они несколько секунд не могли пройти сквозь сутолоку людей, тоже спешащих в метро от дождя. И здесь совершенно естественно Саша впервые дотронулся рукой до Яны, до ее тонкой спины — верней, до короткой джинсовой куртки, помогая Яне выбрать самый удобный путь, чтобы спрятаться от дождя быстрее, обойти неторопливых или нерасторопных мужчин и женщин, сворачивающих невесть откуда взявшиеся у них зонты или просто двигающихся нерешительно, медленно.
И Яна пошла туда, куда направила ее Сашина рука, пошла первой — потому что идти рядом в такой толпе было невозможно. Саша едва касался ее, но не хотел отпускать руки, хотя нужды в этом уже не было.
Яну понемногу относило от него, ее будто засасывало в водоворот, и оставалось совсем немного, чтобы ее тонкая фигурка, темные, ароматные волосы, изящная шея затерялись бы среди иных, ненужных спин, рук, голов.
Она обернулась, и глаза ее были теплы, в них читалось обещание, что все будет хорошо, потому что уже сейчас все хорошо — «как минимум, мы спрятались от дождя», — а после, не глядя на Сашу, Яна протянула ему руку, чтобы он зацепился за нее, не потерялся, и он легко взял ее холодные, тонкие, но крепкие пальцы, сжал их.
Спустя минуту они шли рядом, рука в руку.
— У меня есть… — сказала Яна, когда Саша двинулся было к очереди в кассу.
Они прошли сквозь турникеты. Саша вернул Яне проездную карточку, она посмотрела количество поездок и сказала, улыбаясь:
— Всё кончилось.
Повертела карточку в гибких пальцах, глядя на Сашу, — они уже ехали на эскалаторе, — неожиданно вытянула руку вбок, не спуская с Саши глаз, и выронила карточку на плоскость между эскалаторами. Карточка покатилась поначалу резво, но скоро они ее нагнали, застопорившуюся.
В вагоне Саша спокойно положил легкую руку на гибкие плечи Яны, и они говорили уже о чем-то серьезном. Потому что — уже можно было говорить о серьезном. Он рассказывал о себе — Яна спросила. Но так как о себе Саше было не интересно, он сразу убрел в иные темы и говорил о времени, в которое жил и которое видел своими глазами.
