Электричку трясло, она громыхала, словно дырявая посуда. И нехорошие сквозняки гуляли по вагону.
Ехал с ледяным лицом.
Незаметно задремал, под грохот колес, зябко кутаясь в куртку.
Во сне рука затекла, примнилось, что — опять в наручниках и будет больно сейчас, вскрикнул в ужасе, проснулся.
Сосед напротив смотрел испуганно.
Саша сглотнул слюну. Зажмурился от неприязни ко всему, что вокруг: за окном, в прошлом, в будущем.
Вспомнил еще, как снились только что колеса, лязгающие внизу, под ногами. И были подобны эти колеса мясорубке, накручивающей и перемалывающей хрусткое и ломкое. Во сне летели из-под колес комья черной сырой земли, шпалы, еще что-то, белое, твердое…
Глава девятая
В первые дни декабря, когда сыпал тяжелый — из жесткой и злой В крупы — снег, пришли из Риги вести, что пацанам, «союзникам», участвовавшим в акции, дали по пятнадцать лет тюрьмы. Пришили какую-то несусветную статью о терроризме, которого не было ни в каком виде: влезли в башню и забаррикадировались — никого и не ударили ни разу. Граната, которой «союзники» угрожали охранникам, была муляжной.
В новостях показывали брезгливое лицо судьи — седая грива, тонкие губы, злые глаза. Луакразе… Луаркезе… Лукрезее… — Саша сразу забыл его фамилию. О судье рассказали, что на его счету семнадцать ветеранов Красной армии, посаженных в латвийскую тюрьму в последние два года. Несколько из них умерли в заключении — один от старости, второго не откачали после голодовки… Другой старик мельком попал в телерепортаж — показали архивные съемки, где его, страдающего болезнью Паркинсона, с трясущимися руками, ввозят на кресле в клетку. Судья что-то листает в это время, материалы дела…
— Его ведь убить надо, — сказал Саша устало.
— Надо, — задумчиво поддержал Рогов.
Они с Матвеем нагрянули в гости.
Сидели за столом, пили чай. Матвей прихлебывал кипяточек, смотрел на парней, прищуриваясь. Когда Саша произнес «убивать», Матвей остановился на нем взглядом, словно взвешивая, насколько серьезно это было сказано.
Саша поймал взгляд, и понял о чем он, и спокойно посмотрел Матвею в глаза.
— Да, Матвей, — сказал.
Матвей коротко кивнул и перевел разговор на иное.
Когда допили чай, он позвал пацанов на улицу, оставив свой мобильник в квартире. И Рогов тоже оставил. А у Саши и не было мобильного, с тех самых пор.
— Матвей, мне нужно знать, — сказал Саша, когда вышли в подъезд. — Что тогда случилось? Кто виноват, что меня взяли? Почему был пропален мобильник?
— Извини, сразу не сказали тебе, Сань, — ответил Матвей, обернувшись — он шел тремя ступеньками ниже.
На улице закурил, ненадолго задумавшись.
— У нас такой человек появился в свое время… — рассказал Матвей. — Спец мы его называли. Сразу предложил нашим ребятам уроки с ними проводить по рукопашке. Денег не просил, секретов не выведывал — мы согласились. Он занимался с нашими месяца полтора или даже больше. Не лез никуда, говорю. Поэтому и вопросы к нему исчезли — засланный казачок он или нет. Кувыркаются себе ребята, и ладно. А потом он как-то предложил несколько сотовых телефонов — нам они нужны были, а денег, сам знаешь, у партии нет. Спец сказал, что в какой-то точке работает по приему старья этого, мобил. Мы проверили — действительно работает. И взяли мобилы у него. А после того как ты влип — и Спец вдруг пропал… По другим мобилам о других акциях шла речь — эти акции срочно пришлось отменить. А с тобой… ну, все ясно с тобой. Ты спас нас.
— Да ладно, спас, — отмахнулся Саша, — я действительно ничего не знал.
— Спас, спас, — сказал Матвей, улыбаясь. — Мне на третий день один хороший человек слил из «конторы», что брать нас не за что — ничего не нарыли. Ты мог бы сказать, но ты смолчал.
— А те, что в Латвии? — спросил Саша.
— А «контора» латвийская с нашей не общается. Лабусы вообще считают, что наша «контора» это все и устроила…
— А Яна?
— А что Яна? Ее вызывали в «контору», у нас там уже свои знакомые опера, ну, в каком смысле знакомые, — курируют нас. Она пришла, сказала, что ничего не знает. Они помыкались с ней — и отпустили. И вообще, по ходу, никого, кроме тебя, не взяли. Просто не за что было. Чисто мы сработали, пока рижскую акцию готовили. Ни одного прокола. Ты у них единственным шансом был… Удивляюсь, честно говоря, что тебя не угробили вообще, пытаючи. Ты как сам?
— Все зажило, как на собаке.
— Обычно говорят, «как на кошке».
— А на мне, как на собаке. И очень хочется сделать что-то дурное. Нет никаких предложений?
— Мы не можем здесь работать, — сказал Матвей. — Недавно меня вызывали… В общем, я был в Кремле.
— Ни фига себе, — удивился Саша. — В том самом?
— В том самом. Где президент сидит.
— Ты не у президента был, случайно?
— Нет. Не скажу, у кого. У очень большого человека. Он сказал: или вы заткнетесь, или Костенко получит пятнашку и вас начнут отстреливать. Он очень убедительно это сказал. Честно тебе признаюсь: если нас начнут отстреливать… ну, к этому нужно давно быть готовыми. И мы готовы. Хотя на рожон раньше времени не полезем. Но если Костенко посадят на пятнадцать лет, это — дрянь дело.
— А если его все равно посадят?
— Есть шанс, что не посадят. Подождем до суда.
— И… что?
— Мы будем работать не здесь. За границей будем работать. Мы, собственно, уже начали. И продолжим. Повод есть.
Матвей посмотрел на Сашу, взглядом не давя, не спрашивая ничего.
— Я уже понял. Я готов, — ответил Саша.
— Оружие нужно, — сказал Матвей. — Сможете найти?
Саша пожал плечами:
— Постараемся.
— Как найдете — приезжай в Москву. Я дам тебе рекомендации: как и что. Все адреса. Где он живет. А дальше — сам. Только фотографии нужны твои. На паспорт. Есть? Дашь тогда сейчас…
Они вернулись домой, мама суетилась на кухне.
Саша ничего не сказал ей, когда приехал из Москвы. Перестал ходить по квартире — как бывало раньше — в шортах, без майки, чтоб мать не заметила шрамов на груди.
Но выбитый зуб и то, что он хромает, она заметила.
«Подрался», — сказал тогда Саша. Потом хвастался новым зубом — вставил. «Каков клык, мам?» Смотрел на нее и думал: «Так много слез в твоих глазах. Сморгни, мама, это невыносимо».
Но так и не сказал ничего. И она смолчала, не спросила.
Саше даже показалось, что он угадал ее мысли. Мать думала: «Он не сделает ничего худого, он не может…»
А он может. И хочет.
— У тебя гости, — сказала она, улыбаясь. И улыбалась уже без испуга и скрытой неприязни, как раньше, встречая «союзников» дома, — а просто, открыто. Наверное, передумала много и поняла, что изменить уже ничего не сможет. Да и ребята были хорошие на вид, и Матвей, и Рогов. Поздоровались очень приветливо.
