— Мам, мы бы поели что-нибудь, — сказал Саша.
— Пельмени будете?
— Будем, будем.
Пельменей мама положила штук по тридцать каждому, и еще небольшое ведерко салата заготовила, и сыра нарезала щедро.
Искоса посматривая, расставила тарелки и вышла.
Матвей рассказывал забавные истории о «союзниках». Откуда-то недавно нагрянул Веня, невесть где пропадавший. В ту же ночь поучаствовал в ночной «атаке» на латвийское посольство — когда стены этого здания забросали бутылками с краской, выведя на фасаде черную надпись: «За наших стариков — уши отрежем!»
Веню гоняла милиция по дворам, но так и не поймала — он умудрился зарыться в мусорном контейнере. Веня утверждал потом, что в контейнере были только большие целлофановые мешки и никаких осклизлых объедков, но ему не поверили. Самое интересное, что у милиции мелькнула мысль — может, он здесь, в помойке, потыкали немного резиновыми палками, но рыться побрезговали.
Зато вчера Веня попался сам: как написали в желтых газетах, «эсэсовец» совершил нападение на Санта-Клауса.
Дело в том, что в Москве в нескольких местах второпях расставили снежные изваяния Санта-Клауса. И одно из них Веня, находившийся в состоянии алкогольного опьянения, разбил лопатой — из ненависти к буржуазному, по его мнению, празднику Новый год и к его обильно бородатому нерусскому вестнику.
В Питере пацаны-«союзники» как-то измудрились нарисовать на одной половине разводного моста мужской орган. Как ночью мост подняли — прямо напротив окон здания ФСБ встал огромный, белой краской выведенный член.
Следом питерские насадили прямо на шпиль здания администрации чучело президента, что, собственно, и послужило поводом для вызова Матвея в Кремль.
В Рязани вывели на митинг стадо баранов, голов в тринадцать, с табличками, на которых значилось название главной президентской партии.
Баранов пытались изъять как вещественное доказательство, но «союзники» отдали только таблички…
Саша искренне смеялся умелым рассказам Матвея, но в то же время затылком, что ли, или каким-то позвонком чувствовал легкий ноющий холодок — от того, что он пообещал сделать и что сделает обязательно.
Отвлекся, когда вдруг понял, что мама убавила в своей комнате громкость телеви — ее явно интересовало, чему они здесь так смеются.
Когда провожал ребят — они «вписались» в пустую квартиру одного из местных «союзников», а на другое утро уезжали дальше, по Руси, — мама вышла в прихожую. Попрощалась с Матвеем и Лешей, внимательно вглядываясь в их лица.
— Ну что, мам? — спросил Саша нарочито бодро, закрыв дверь. Глянул в зеркало, ощерился, так и не привыкнув пока к своему новому зубу.
Она покачала головой и ничего не ответила.
Саша, влекомый чем-то, прошел за ней на кухню — пацаны сами помыли за собой тарелки, и матери пришлось лишь смахнуть крошки со стола да чайник включить.
— Саш, может что-то случиться? — спросила она, с ударением на последнем слове.
И вопрос ее касался не того, чему они смеялись только что на кухне, а чего-то иного, матерью смутно понимаемого.
— Ну что, мам, может случиться? Ну, явятся как-нибудь товарищи в форме, будут тут рыться в моих вещах. Просто для профилактики.
— Стыдно ведь, Саш.
— За нас стыдно? — удивился Саша. — Стыдно за них. Придут взрослые мужики с пистолетами на боку. Будут газеты ворошить мои, в столе лазить. За них стыдно, за них.
— Ну что мне до них…
— А до кого тебе «что»?
— До тебя.
— Мама, ну они же твари, ты же сама это видишь. Все они.
— Я вижу.
— Их надо наказывать!
— Надо.
— Они делают омерзительные вещи изо дня в день.
— Сынок, одно дело, когда дурные поступки совершают они. А другое дело — когда их будешь совершать ты.
Саша хотел было ответить, что не собирается совершать дурных поступков, но осекся, махнул рукой и быстро вышел.
Пока шагал до своей комнаты, бубнил бездумно: «Ничего не хочу знать, ничего не хочу знать».
Упал на кровать. Вспомнил Негу, Негатива. Лицо его, всегда суровое, с внимательными глазами. И Позика вспомнил.
«Ненавижу…» — сказал, хотел еще при этом ударить рукой по стене, но не стал. И так было ясно, что — ненавидит и не передумает.
— Верочка тебе какая-то звонит, — сказала мать, заглядывая в комнату к Саше с телефоном в руках.
С недавнего времени она ходила с ним, вернее — за ним, — тонкая, несимпатичная, но молодая, с острыми лопатками, тонкими ножками… Саша все вспоминал, как она потянулась за ним сквозь кордон, а ее оттолкнули мужики в армяках…
У нее в сарае Саша решил сделать схрон флагов и транспарантов — раньше это у Неги хранилось, но его взбешенная мать выкинула на улицу партийную атрибутику. Хорошо еще, Позик все подобрал. Таскаючи красные стяги и длинные древки в сарайчик, Саша свыкся с Верой.
— Чего, Вер? — спросил, взяв трубку телефона.
— Можно я приду?
— Приходи.
Поначалу этому парню не доверяли, но ему явно было плевать — доверяют или нет. Он и сам никому не верил. Невысокий, но очень крепкий, с почти круглыми плечами, с шеей прокаченной, весь, казалось, сотканный из звериных мышц. Смотрел исподлобья, улыбка была неприятной — зубы обнажались словно с усилием, и глаза щурились — вот и вся радость человечья. Но даже такая гримаса редко появлялась на лице его — в основном, когда кто-то из местных, Сашкиного отделения «союзников» совершал уж совсем безбашенные поступки. Олегу нравилась эта безбашенность. Его Олег звали.
Он любил драки, был агрессивен, а скорей, даже жесток. Служил в Чечне, дембельнувшись, устроился в ментовский спецназ, снова поехал в Чечню и накатал пять командировок…
Потом его выгнали из спецназа — в своем родном городе Олег при задержании избил большого человека, к тому же брата прокурора города. Большой человек сам был не прав, но в этом никто разбираться не стал.
Олег обиделся, он вообще был дико обидчив и, признаться, «союзников» недолюбливал — за то, что многие из них в армии не служили, не хотели «качаться» и вообще вели себя не по-мужски — в его, конечно, понимании. Раскрашивали город по ночам, помидорами бросались, устраивали концерты, где собиралась пьяная и шумная, волосатая, псиной припахивающая публика, сами пели под гитары глупые песни… «На хер вас…» — говорил Олег, но на собрания все равно приходил, несколько раз дельно помогал «союзникам».
«На хер вас, на хер, — повторял он, — просто податься некуда. Хоть бы какие-нибудь волки злые собрались в партию… Вывелись, что ли, все?»
Олег брал на себя обязанность общаться на митингах с милицией — со своими сослуживцами он иногда договаривался, рядовые к нему до сих пор нормально относились, хотя и называли долбанутым за дружбу с «союзниками».
