Саша не ответил. Он-то явно не собирался уже…
Олег достал из кармана еще один фонарик, светили теперь вдвоем. Все равно видно было плохо. Шли друг за другом по узкому, затхлому, вонючему коридору, под ногами неприятно хлюпало. Справа тянулись горячие, покрытые ветошью трубы. Слева вроде бы помещения просматривались — комнаты, где на полу обильными грудами лежал никому не нужный пахучий хлам. Хоть труп там прячь.
Саша явственно слышал какой-то писк.
— Пищит кто-то, — сказал он Олегу.
— Хер его знает, — ответил Олег равнодушно и тут же вскрикнул матерно: — Тьфу, ч-черт!
— Чего? — выдвинулся Саша из-за спины Олега, елозя по полу светом фонарика.
— Крыса, — сказал Олег мрачно. — Крысы, наверное, пищат. Развелись, твари. С тех пор как столовую открыли в доме. Раньше не было…
Пошли дальше. Саша старался светить себе под ноги — не хотелось ступить на крысу.
Олег ругался:
— Сюда, вперед свети. Ты за мной идешь, никуда не вляпаешься… Здесь вроде. На, свети двумя фонарями.
Олег принялся раскидывать кучу хлама — сдвинул и уронил стоймя поставленный диван, поломанную мебель какую-то раскидал. Достал из-за пояса саперную лопатку, поторкал ею в землю, услышал тот звук, что желал услышать, быстро раскопал и вытащил пакет. Бережно развернул. Пропитанная маслом ветошь мелькнула в свете фонарика. И черный ствол. ПМ, Макарова пистолет.
Олег извлек обойму, посмотрел, погладил пальцем — полная.
— Еще обоймы четыре в запасе, — сказал он, загоняя магазин в рукоятку.
Саша светил фонарями и определенно слышал близкий, громкий, многоголосый писк.
— Чего они так пищат? — спросил неприязненно.
— Я ебу, чего. Пойдем посмотрим.
Олег снял пистолет с предохранителя, передернул затвор, загоняя патрон в патронник. Приподнял руку со стволом — словно забавляясь.
— Свети ярко, — попросил почти весело, но уже в животном, заставлявшем глухо торкаться кровь в жилах, предчувствии чего-то.
Они прошли в сторону писка еще несколько метров и встали там, где звук был особенно сильный.
Саша направил туда свет фонариков, внутренне несколько психуя — будто боясь увидеть нечто из ряда вон…
И увидел.
Олег только ковырнул какую-то колченогую тележку, писк вдруг стал резче и злее, и в свете дрогнувших фонарей задергалось не менее десятка крысиных морд. Крысы не разбегались.
Саша успокоил нервно заплясавшие руки и, по возможности твердо, скрестил фонари на источнике звука.
— Твою мать! — произнес Олег. — Что за херня!
Саша сглотнул слюну.
— Ближе подойди, — велел Олег. — Ближе, сказал!
Сашка шагнул вперед, лучи метнулись в стороны, потом возвратились снова, найдя искомое, омерзительное, шумное.
Крысы — их было намного более десяти — срослись хвостами, а некоторые еще и боками. Хвосты их представляли собой единый клубок, величиной с кулак, — и на этот клубок налипла всякая грязь, сукровица, грязный пух. Передние лапы у крыс работали, но уползти они не могли никуда, мешая друг другу.
Задние лапы крыс, рассмотрел нервно задрожавший Саша, были сухи, не шевелились.
Злые маленькие глазки смотрели, как казалось, совершенно безумно. И писк раздавался неумолчный.
Олег неожиданно опустил ствол и выстрелил в центр клубка — одна из крыс, показалось Саше, распалась чуть ли не надвое, раскрыв грязные, бестолково перемешанные внутренности.
Саша не успел выругаться на Олега, как он выстрелил еще раз и угодил, похоже, прямо в клубок сросшихся хвостов. Несколько крыс, нежданно освободившихся друг от друга, стали расползаться — таща за собой задние лапы, хвосты — у некоторых короткие, у других — напротив — чрезмерно длинные.
Олег, когда-то успевший засунуть пистолет в карман, наступил одной из крыс на спину и ловко, с жутким замахом, ударил лопаткой по шее, разделив животное сразу на две части. Следующую ударил той же лопаткой — плашмя, несколько раз.
Он кромсал и дробил крыс, ударял их пяткой тяжелого сапога по головам, оглушая, — и снова орудовал лопаткой, расчленяя с хэка-ньем мерзкие тушки, иногда сипло ругаясь.
Несколько крыс ползли, таща за собой спутанную тетиву тонких кишок. И лишь пара крыс, слипшихся боками, не в силах была расстаться и кружила на месте.
В тусклом свете мелькало обезображенное нелепой судорогой — то ли смеха, то ли ненависти — лицо Олега. Лопатка взлетала и падала резко, ястребино, при ударе издавая смачный, сырой звук.
— Все, что ли? — спросил Олег спустя минуты три.
Подтекала кровь, несколько крыс конвульсивно дрожали конечностями и отсвечивали даже в смерти злыми глазками.
— Пошли отсюда, — сказал Саша.
Вернулся домой с Верочкой, ничего ей не рассказав.
Купил возле дома бутылку водки.
— Ты чего такой? — спросила Верочка.
— Нормально все. Помолчи.
И она покорно замолчала.
Мать ушла в ночную смену.
Квартира носила в себе запах недавней уборки, чистоты, влажного пола.
— Выпьешь со мной? — спросил Саша. — Только молча. Хочешь, я музыку включу?
— Включи, — чуть испуганно согласилась Верочка.
Саша налил сначала себе и выпил сразу, жадно, ничем не закусывая. Потом уже налил в два стакана понемножку. Разрезал яблоко. Потом разрезал лимон. Посмотрел на него внимательно, вспоминая.
— Можно, я с лимоном? — спросила Верочка.
Саша поднял на нее глаза, посмотрел тяжело и бессмысленно. Мотнул головой.
Верочка выпила, скривилась, закусила лимоном и скривилась еще больше. Терла маленький носик, и на глазах выступили слезы. Саша жалостливо улыбнулся.
— Дурочка, — сказал. — Иди-ка сюда.
Поцеловал ее в маленький рот, она неумело ткнулась языком и сразу тихо застонала, быть может, немного наигранно, но от искреннего желания понравиться и показать нечто обязательное в женщине, чего в самой Верочке еще не было.
Саша велел ей идти в комнату, и она посеменила, отчего-то прикрывая свой задик в джинсиках вывернутой, открытой всеми линиями и оттого беззащитной ладошкой.
Тихо раздел ее в темноте, долго гладил, с закрытыми глазами, видя не ее, конечно. Поворачивал ее потом, послушную, покрикивающую иногда почти жалобно.
Вспомнил лицо Яны — с тем странным, напряженным, внимательным выражением женщины, прислушивающейся к своим ощущениям, — женщины еще молодой, не потерявшей вкус к поискам нового — и во вкус входящей, — вспомнил, и очень быстро, сжав зубы, не издав ни звука, испытал почти что боль, а не радость, — темную, короткую судорогу боли.
