— В точку, — сказал Саша. — Я именно так и думал.
Он доел суп и теперь выглядывал официантку со свининой.
— Вот ты опять ерничаешь. Тебе это не к лицу, ты не думаешь?
— А что это вы ко мне все время то на «вы», то на «ты»? — спросил Саша.
Безлетов в течение секунды внимательно смотрел на Сашу, напряженно думая о чем-то. Саша, улыбаясь, разглядывал Безлетова.
— Да какая разница, — ответил Безлетов, тряхнув головой. — Ты мне скажи, пожалуйста, что вы хотите? Я тут… получил доступ ко всем вашим документам, партийным манифестам, программе вашей, листовкам. Изучил все это внимательно. Много пафосной брани, всхлипов, истерик, слов много. Но я одного не пойму: чего надо-то вам? Ну, вот вы умеете мужественно ерничать, получать по лбу и опять подставлять лоб — а дальше? Хотите установить порядок? А в чем он выражается?
— «Порядок», «русский порядок», — с кривой улыбкой повторил Саша. — Опять вы нас с кем-то путаете.
— Так вы не хотите порядка?
— Вот ведь как: хотим мы порядка — вас это раздражает. Не хотим порядка — опять раздражает.
— Да потому что ни у вашего порядка, ни у вашего беспорядка нет никаких примет, черт возьми! Ни одной! Основываясь на чем, вы будете строить будущее? На детских стихах Костенко? Или на его безумной философии кочевника евразийских пространств?
— Основываясь на чувстве справедливости и чувстве собственного достоинства, — устало ответил Саша. — Если бы у меня был сын, я бы его растил именно так.
— Страна — не сын, Саша! — Безлетов сказал это негромко, без патетики, потому что вспомнил о супе, и было бы пошло артистически восклицать и затем нести ложку ко рту.
— В этой стране революции требует все, — сказал Саша, наблюдая, как Безлетов ест суп. — У вас же хороший вкус, Алексей, как вы смиряетесь со всем этим кошмаром вокруг? Любой мыслящий человек — на заводе он работает или на земле, в белом ли халате или в военной форме — понимает это. Закройте глаза, прочтите десять раз «Отче наш» — потом включите телеви, и вы поймете, что там одни бесы.
— Какие бесы, Саша! Какие бесы! Если и есть там кто — так безвредные дураки. И нет никакого кошмара, вы просто не знаете толком ничего, начитались вашей мутной прессы…
— Ну вот, вы уже смирились, — Саша смотрел на Безлетова и думал о мясе, хотелось мяса.
Безлетов пожал плечами — это означало: какой бред, боже мой!
— Вы так ругаете меня, — продолжил Саша, — как будто это мы все затеяли, горстка пацанвы. И мы сейчас сдвинем земную ось, повергнем Россию в кровавый хаос, и все обвалится. Я даже начинаю гордиться нами… А мы ведь — случайность, Алексей. Нас случайными сквозняками согнало. Революция приходит не сверху и не снизу — она наступает, когда истончаются все истины…
— Я это где-то слышал…
— Я тоже.
— Только истины истончаются в вас самих! — Безлетов нацелился ложкой в Сашу. — Этот момент ты упустил. Они не вне вас истончились, а внутри вас. Внутри тебя, Саша! Вы не знаете, что все неминуемое заставляет людей меняться, вы еще не пришли к этому пониманию. Знаешь, почему ты, почему все вы так жаждете подмять всех вокруг себя? Вы не знаете, куда себя деть, что делать с собой. По сути, каждый из вас разрешает собственные психологические травмы…
— Алексей, пошлость. Ну, честное слово, пошло так говорить. Вам не стыдно? Человек, созданный из глины, — весь сплошная травма. Вы травма, я травма, любой. И все мы их разрешаем, свои травмы, всю жизнь… Как вам всегда хочется все свести к каким-то комплексам, причем к чужим комплексам. Вы со своими разберитесь…
— А я свои комплексы не реализую, пытаясь всех построить, а кое-кого и пристрелить.
Сашу слегка передернуло.
— Но вы живете в согласии с людьми, которые и глупы, и жестоки, и подлы, — сказал он, помолчав. — И даже работаете на них.
— Они нормальны, — ответил Безлетов, — им, может быть, не хватает интеллектуального блеска, но у них в отличие от вас хотя бы присутствует здравый смысл.
— Алексей, меня тошнит от ваших слов, поверьте. Я всегда догадывался, что вы либерал, но не в такой же степени.
Саша хотел сказать, что Безлетов стал холуйствующим либералом, но не сказал, увидев, что несут второе.
— Либерал — это что, ругательное слово? — спросил Безлетов. Он все еще не злился всерьез — но щедро добавлял снисходительности в речь.
— В России это хуже чумы, — просто ответил Саша.
Безлетову тоже принесли второе — и некоторое время они ели молча.
«Водки бы предложил, что ли, — подумал Саша. — Не пьет, наверное, во время рабочего дня. А то пахнуть будет, когда придет время советовать… Как они советы дают, а? К уху припадают и шепчут? Хотя, какой рабочий день, время часов восемь вечера… А! Он же за рулем, наверное!»
Безлетов тщательно жевал и медленно проглатывал пищу.
— А что такое либерализм, Саша? — спросил он наконец. — В вашем понимании?
— Если соскоблить всю шелуху, в России он выглядит как идея стяжательства и ростовщичества, замешанная с пресловутой свободой выбора, от которой, впрочем, вы легко отказываетесь во имя сохранения, так сказать, экономической составляющей либеральной идеи.
— Я что, занимаюсь стяжательством и ростовщичеством?
— В нашем споре вы уверенно принимаете сторону людей, занимающихся именно этим и в этом видящих цель своей жизни.
— Но свобода для меня все-таки важна, Саша, — не стал спорить Безлетов. — Куда важнее, чем, например, для тебя. Ты даже не знаешь толком, что это такое.
— Меня не волнует ваша свобода, меня волнует моя Родина, ее почва, ее дети, ее рабочие, ее старики. Ваша свобода меня не волнует.
— Фашизм все-таки предпочтительнее вам, сознайтесь? — весело спросил Безлетов. Собеседник его определенно забавлял.
Саша положил вилку в тарелку. Есть ему расхотелось.
— О, как вы любите это кипящее слово — «фашизм»! — сказал он. — Как вы любите им шипеть! Клянусь, у вас с этим словом сладострастные отношения. Оно вам снится. Ни один из моих друзей никогда не произносил это слово, ни разу. Я и не вспоминаю этого слова, пока вы его не произносите.
— А с чего ты взял, что я вас считаю фашистами? — едко спросил Безлетов. — Поначалу было опасение, но быстро прошло. Вы не фашисты. Вы хулиганье. Вы никогда не дотянете до фашистов. В лучшем случае вы можете их плохо изобразить.
— И сдается мне, кое-кому это выгодно, — сказал подошедший к столу грузный человек одутловатого вида, впрочем с красивым, прямым носом.
Сашу сразу что-то неприятно поразило в его облике, и вскоре он понял, что именно: губы у него были словно покрыты пленкой с кипяченого молока и оттого казались чересчур, неприятно живыми, из мяса.
— Аркадий Сергеич. Мой молодой друг — Александр Тишин, — выполнил свою роль Безлетов, представив пришедшего и Сашу друг другу.
