— Я сам понесу! — сказал отец, сразу ставший очень злым.
Мы поднялись и пошли в джунгли. Отец всё никак не мог решить, в какой руке ему нести нож, а в какой котелок. Мне казалось, что котелок он сейчас забросит куда-нибудь, но в эту минуту нам навстречу вышло несколько повстанцев, и нож у отца сразу забрали. С одним котелком ему сразу стало проще.
Повстанцы были с оружием и очень возбуждены.
— Ты хотел донести, что мы идем? — спросил один из них у отца.
— Я не знал, что вы идете, — ответил он.
— А куда ты пошел? — спросили его.
— Я пошел в город, — ответил он.
— Донести, что мы идем? — спросили его.
— Я не знал, что вы идете, — ответил он.
И так они долго разговаривали, а потом повстанцы решили ударить отца прикладом в голову, но он прикрылся котелком, и раздался звон.
Повстанцы вели себя так, словно пришло время кого-то убить и необходимо было это сделать немедленно.
Отец об этом догадался и от страха сел прямо на землю. Его не стали поднимать.
Зато немолодой повстанец столкнул с ног мою мать и упал на нее сам.
Я много раз видел, как отец делает так, и не волновался.
Отец тоже сидел на месте, только иногда, щурясь, смотрел в одну точку, словно недавно проснулся и вспомнил о какой-то потере. Но быстро успокаивался и только гладил себя по ноге.
Заскучав, повстанцы заставили его снять с себя всю одежду, а затем снова надеть ее, но только задом наперед. Отец так и сделал.
— Теперь иди домой! — сказали они ему, смеясь.
Отец неловко пошел по тропе, сзади у него топорщились грязные колени брюк.
— Ты тоже иди, — сказал матери тот, что только что лежал на ней, а теперь лежал рядом, ленясь одеваться. — И вот этого возьми, — он подтолкнул к ней моего младшего брата ногой.
Мать схватила брата за руку, отошла немного и остановилась, ожидая, что сейчас, быть может, отпустят и нас.
— Мне нужны эти дети! — сказала она негромко. Никто не ответил ей, и она несколько раз повторила свою фразу так, словно была эхом самой себя.
Лежавший на ней снял со своего органа скользкую резиновую оболочку, завязал ее узлом и кинул в сторону матери.
— Тут несколько тысяч детей, — прокричал он, смеясь.
Потом он поднялся и, указывая на нас с Президентом расставленными рогаткой пальцами, сказал:
— Пойдете с нами, солдаты.
Повстанцы поправили одежду и двинулись в сторону каменной дороги.
В некотором отдалении пошла за нами и моя мать.
А отец — нет, он стоял на своем месте с котелком в руке.
Между отцом и матерью топтался, шаг вперед — шаг назад, мой младший брат, который никак не мог понять, в какую сторону ему пойти.
Матери сначала крикнули, чтоб шла назад, но она не послушалась, и тогда в ее сторону выстрелили из автомата. Пули прошли над головой матери. Несколько веток упали.
Она так и не решилась перешагнуть через ветки, но только повторяла и повторяла:
— Мне нужны эти дети!
Вечером повстанцы пришли к большому лагерю, где находилось еще сто таких же, как они. Повстанцы были веселы и хорошо накормили нас.
Уже ночью меня ввели в палатку к человеку в красивой форме со множеством карманов. Ноги его были прикрыты одеялом. Все называли его майором.
Он расспросил меня о родителях. Я сказал ему, что желаю матери добра, но совсем не желаю жить дома.
Он спросил, не хочу ли я учиться.
— Мне не нравится ходить с деревянным стульчиком! — засмеялся я. Я однажды видел, как дети из другой деревни шли в школу по большой дороге, и у каждого к спине был привязан деревянный стульчик. Это казалось смешным.
Майор тоже засмеялся, но сказал, что знает другую школу и там вообще не нужно будет сидеть.
Потом он говорил про находящийся в городе Временный правящий совет, в котором собрались тупые зверьки, позволяющие белым людям воровать всё, что должно принадлежать нам, и заражать черных дурной смертью.
— Они заразили твою мать — и она умерла бы, — сказал он, — но мы отправим ее лечиться, когда возьмем город и освободим все больницы, где лечатся только дети зверьков и родители зверьков.
Еще он сказал, что революция — это велосипед, если остановится — упадет. Но про велосипед я не понял.
Он спросил, о чем я мечтаю; я решил, что про велосипед, наверное, сейчас не стоит говорить, и поэтому сказал про цветную рубашку. Это второе, что я вспомнил.
Он спросил, что я люблю, я сказал, что музыку.
Он сказал, что у меня будет самая цветная рубашка, а музыка будет всегда играть вокруг меня.
Потом майор поговорил с Президентом, и тот вернулся в необыкновенной радости: ему пообещали сделать наколку на груди с лицом Анжелины.
Спать нас положили в палатку: мы с Президентом долго трогали тугую ткань руками и тихо смеялись.
Утром нас с Президентом усадили в грузовую машину и через несколько часов привезли на большую базу, где оказалось еще три десятка таких же недоростков, как и мы. Зато все они были с оружием.
Военный в красивой форме представил одного из них:
— Его зовут Господу Видней. Он ваш брат и командир. Он научит вас воевать. А я скажу, чтоб вам привезли рубашки и музыку. И парня, который умеет делать татуировки.
У Господу Видней был шрам через щеку и такой след от ожога на ноге, словно мясо вывернули наизнанку, но он даже не хромал.
База была окружена огромным забором с колючей проволокой. Посреди базы высилось одно здание, где и жили собравшиеся здесь недоростки. В больших сараях стояли несколько быков и диких коз, которых недоростки кормили чем попало.
Мы учились недолго.
Господу Видней дал нам по автомату и показал, как разбирать оружие, чтобы почистить и собрать его, уже чистое. Оказалось, что это очень приятное занятие.
Потом по приказу Господу Видней для нас сделали чучело, и мы стреляли в него лежа, сидя, стоя, пробегая мимо и набегая на него.
Потом нас кормили консервами.
Вечером Господу Видней раздал всем конфет, шоколада и алкоголя в бутылках. Мы пили и танцевали под громкую музыку, а спать легли кто где смог. Некоторые там же, где отрыгнули на землю свои конфеты.
На следующее утро Господу Видней позвал нас с Президентом, дал по три автоматных рожка и сказал:
— Вот бык, он туп и хочет умереть. Стрелять надо в упор, в лоб.
Мы сделали, как он просил, и стреляли, пока у быка не кончилась голова.
Так завершилось наше обучение.
