Рагарин чуть тронул профессора за рукав.
— Навестите?.. — начал он, но не смог выбрать сразу, как определить сына профессора. «Навестите больного» прозвучало бы чуть оскорбительно, а «навестите сына» — слишком грустно.
— Навестите Костю? — нашелся Рагарин. Определенно, у него имелось чутье.
— Да-да, несомненно. Как там наш Костя, навестим, — согласился Платон Анатольевич и, размахивая историей болезни, отправился по коридору за Рагариным, который посекундно оборачивался, словно вел профессора меж деревьев.
Подходило время ужина, и навстречу из своего леса медленно шли сумасшедшие.
Я стоял в коридоре, отвернувшись немного в сторону: казалось, что меня обязательно ктонибудь узнает и принесет из столовой жареную рыбу — угостить.
Не выдержав, я вышел на улицу.
Профессор вернулся очень быстро, буквально через минуту, уже без истории болезни. Он стремительно двинулся на меня, я даже немного посторонился. Подойдя почти вплотную, профессор очнулся.
— У вас нет сигареты? — спросил он негромко.
— Нет, — сказал я.
Нужно было что-то еще сказать.
— А почему именно эта больница? — спросил я как можно более обыденным тоном.
— Эта? — с некоторой даже готовностью переспросил профессор. — Он уже был во всех лучших клиниках, и в этой стране, и… Безрезультатно. А эта потому… А потому что я здесь жил. Мы тут были прописаны. Он тут прописан до сих пор — Костя. И здесь осталась наша старая комната, она пустует.
— Вы здесь жили? — удивился я.
— Ну конечно, — согласился он, даже улыбнувшись. — Жили здесь, да. В этой больнице я проходил практику. Тут неподалеку жила моя будущая жена. И так далее.
— А Шарова вы тут не встречали? Велемира Шарова? — спросил я.
— Шарова? Нет, — ответил профессор, отчего-то скривившись. — Что у вас с сигаретами, я забыл?
Я развел руками, огорченно вздохнул и поискал глазами вокруг — не стоит ли кто с сигаретой поблизости или даже без сигареты.
И нашел: сквозь решетку раскрытого окна на втором этаже на меня смотрела моя жена.
На ней был домашний халат.
Лицо ненакрашено.
Губы шевелились, она произносила что-то не слышное мне.
К ее окну подошла старуха и тоже стала смотреть на меня.
Жена сделала движение, чтобы уйти.
— Ты что тут делаешь? — громко спросил я.
Она посмотрела на меня удивленно, вскинув почти незаметные, словно сбритые брови, и промолчала.
— Где дети, ты? — закричал я, взмахнув рукой и пробежав несколько шагов к зданию.
Она улыбалась, глядя сверху, и в ответ легко махнула рукой — прощаясь.
— Дети, блядь, где мои? — закричал я еще громче.
— Сам ты блядь, понял? — на секунду вернувшись к окну, отчетливым, с улыбкой голосом ответила она — тем тоном, которым можно было бы сказать: «Посмотри, какой красивый букет!»
Я остался стоять, глядя уже на старуху, сурово озиравшую двор.
— Сам ты блядь! — повторила старуха, обращаясь отчего-то не ко мне, а куда-то поверх меня.
Я оглянулся — там стоял профессор и переводил взгляд с окон женского отделения на меня и обратно.
На улицу выбежал перепуганный Рагарин, полы белого халата развевались.
Он остановился напротив нас, быстро дыша и стараясь понять, что здесь произошло, не случилось ли чего страшного, и насколько огорчен профессор, и чем он огорчен…
Восстановив дыхание, Рагарин остановился взглядом на мне и сказал, не вкладывая в свои слова никаких особенных эмоций:
— Вы у нас лечились.
Платон Анатольевич неожиданно для самого себя издал удивленный носогорловой звук и заглянул мне в лицо.
Мы спускались на лифте. Я чувствовал разброд во всех органах: печень тянуло вниз, сердце, как воздушный шар, подрагивало и не хотело в подземелье, желудок пристыл в нерешительности, позвоночник тяготился скелетом, руки вспотели горячим потом, ноги — холодным.
Милаев смотрел в сторону. Ему нужно было чем-то занять руки, и он скользил пальцами по лифтовой панели с кнопки на кнопку, будто раздумывая, где остановиться.
Вид, впрочем, у него был такой, словно он собирался как-то развеселить меня.
Мы созвонились с ним час назад, я поинтересовался, есть ли какие-то новости, он задумался на секунду и потом ответил, что есть.
— Какие? — спросил я.
Он подумал еще немного, словно чуть-чуть сомневаясь, и предложил:
— Приезжайте, покажу.
На постах меня уже должны были признавать в лицо, но проверяли документы, как и прежде. Отчего-то теперь никто не обращал внимания на заклеенную скотчем первую страницу паспорта.
Я раздумывал об этом, выходя из лифта.
Наверное, всё объясняется тем, что меня всегда сопровождал Милаев.
— Вы перевели их на другой этаж? — поинтересовался я, когда прошел за Милаевым к совсем другим дверям.
— Нет, — ответил он. — Тут новая… экспозиция. Мультики… для любопытствующих, — и улыбнулся.
Минут семь мы двигались длинным коридором, в конце его обнаружился еще один лифт.
На нем мы поднялись, через вполне обычный холл вышли на улицу, миновали дворик и, суд по всему, через запасной выход попали в другое здание.
По пути встретилось несколько людей в белых халатах, Милаев с ними здоровался, было заметно, что его тут знают.
Наконец мы пришли.
Это была огромная, коек, думаю, на пятьдесят, застекленная с одной стороны палата.
Понять, кто эти дети, было нетрудно.
Невменяемые дети обоих полов.
Назначение собственно коек в палате казалось бессмысленным — одни из них были разворошены, одеяла и простыни валялись непонятно где, другие, напротив, заправлены с такой тщательностью, что было ясно: на них никто не спит.
Зато многие невменяемые лежали на полу, под кроватями, у стен и прямо посреди проходов.
— Зачем всё это? — спросил я минут через несколько.
— Если не имеет смысла помещать их в социум, почему бы не дать им возможность выстроить социум собственный? — ответил Милаев.
Двое подростков перетягивали друг у друга простыню. У одного были короткие и очень белые руки, у второго, напротив, неестественно длинные и в разноцветных болячках.
Глаза их смотрели куда-то вкривь и врозь по сторонам, отчего создавалось впечатление, что простыня их интересует менее всего.
Лысый мальчик задумчиво рисовал пальцем на стекле. Он словно вспоминал буквы языка, который знал раньше и никак не мог вспомнить. Поначалу мне показалось, что он рисует указательным, сжав остальные пальцы в кулак, но, присмотревшись, я понял, что других пальцев у него нет.
