– Думаю, что да.
– Лады. Когда я буду возвращаться, то посигналю, чтобы не застать вас в пикантной ситуации. А сейчас надо бы хорошенько накачать наших подруг вином. Так что действуем!
В этот раз мы с девушками пили мартини, размешивая его с сухим шампанским, а Олько – коньяк. Мартини с шампанским вставляет нормально, вскоре я уже любовался делом моих рук, то есть охмелевшими Ульяной и Лидой. Мы громко орали и ржали, словно кони. Время шло, и я уже с тревогой посматривал на Олька: уж не изменился ли его план? Наконец он спохватился и объявил, что должен отлучиться на несколько минут, чтобы позвонить с ближайшей почты. Но здесь случился конфуз: Лида ехать не хотела. Ни в какую.
– Я не хочу, мне и здесь хорошо, – упиралась она.
Тогда Олько прибег к последнему аргументу:
– Но ты мне нужна, ведь надо же кому-то посидеть в машине. Пока я буду звонить. Разве непонятно? Иначе угонят машину за считаные секунды. Только ее и видели. Ведь здесь такие места бандитские – почти дикий Запад.
И тут случилось непредвиденное. Согласилась Ульяна:
– Ну, давайте я поеду. Это же ненадолго?
Олько замялся, глаза его нервно забегали. Лида словно радовалась такому повороту дела.
– Езжайте, езжайте, – смеялась она, – а мы тем временем колбаску поджарим.
Олько все еще пребывал в растерянности, то и дело вопрошающе посматривал на меня, я же пожимал плечами, не находя слов. Впрочем, отступать было уже некуда. Ульяна поднялась и пошла к машине, многозначительно помахав нам пальчиком:
– Вы здесь смотрите мне.
За ней потопал хмурый и озадаченный Олько. Его план потерпел фиаско уже в самом начале, значит, следует ожидать полного провала и на финише.
– Ну, что, – сказал я, – выпьем с горя? – и наполнил бокалы.
– Почему же с горя? Вы огорчены, что не остались с Ульяной?
– Да нет, я не себя имел в виду. Горе-то у нашего Олька. Из-за того, что не смог уединится с вами.
– А что бы это ему дало?
– Не знаю. Но он хотел именно с вами съездить на почту.
– Так я ведь догадалась, что почта всего лишь повод. Вот и решила не портить ему настроение. Вместо этого, кажется, испортила его вам. Не так ли?
– Пока что нет. А знаете, как сложилась судьба подаренной вами розы?
– И как же? – спросила она, отбросив с глаз длинную прядь волос.
– Я храню ее в одной книге. Она усохла…
– Книга?
– Нет, роза. Каждый раз, когда я беру эту книгу в руки, смотрю на цветок и вспоминаю вас.
– Не верю.
– Но это правда.
– А что за книга?
– «Маньёсю». Антология японской средневековой лирики.
– Никогда не читала. И часто вы заглядываете в эту книгу?
– По меньшей мере, раз в неделю.
– И раз в неделю вспоминаете обо мне?
– Это я делаю пятьдесят два раза в году.
Она посмотрела на меня с удивлением и с таким огоньком в глазах, будто открыла меня для себя только сейчас. В руках мы держали наполненные бокалы и смотрели друг на друга, не мигая.
– Так, может, нам следует перейти на «ты»? – сказал я. – Выпьем на брудершафт?
Лида улыбнулась с хитринкой в глазах:
– Это ваш тактический ход, чтобы затем поцеловаться?
Я собрался возразить и даже шатнул головой, но язык меня не послушался и вымолвил:
– Да.
Кажется, голос мой в этот миг задрожал. И тогда она пододвинулась ближе, завела свою руку с бокалом за мою, мы выпили, не сводя глаз друг с друга, а затем отложили бокалы – поцелуй наш длился так долго, что я не смог потом вспомнить, когда еще и с кем я так бесконечно сливался в одном лобзанье. И в этот раз дело не ограничилось целованием, мы упали на покрывало, левая моя рука очутилась у нее под головой, а правая ласкала ей спину, затем перебралась на грудь, в твердые и идеально округленные холмогоры, далее я расстегнул ей блузку, лифчик и, высвободив одну белую голубку, взял ее в ладонь, но она не вместилась, она билась в горсти и пульсировала, эта пойманная птаха, а пипочка под ладонью набухала, наливалась, а тела наши тем временем так тесно прижались, что я ощутил, как она реагирует на мой отвердевший стержень, под властью ее чар превращающийся в царственный жезл, и я не выдержал, выдернул руку из-под блузки и начал поглаживать ее бедра, вот моя нога между ее ног, и рука вошла туда же, и я ощущаю жар, оттуда пышущий, пальцы потянулись к пуговице на джинсах, никакого сопротивления, столь же уверенно они расправляются и с молнией, рука ныряет ниже, ниже, и палец мой тонет в горячем мякише, а вот и ее рука ложится на мой жезл, ну все, нечего медлить, я стаскиваю с нее джинсы, и все это в течение того самого поцелуя, снимаю трусики, снимаю с себя и, не отрывая губ, ложусь на нее, а она принимает меня, прикрыв глаза, постанывая в поцелуе, я же чувствую, что в столь яростном перевозбуждении могу не удержать сокровища своего жезла, и отлетаю в мыслях далеко-далеко, и витаю там, пока она не достигает оргазма и не отрывает свои губы от моих, чтобы возопить сладостно во весь голос, в синь небесную, в лесную свежесть, и кончаю сразу после нее, даже не успев спросить, можно ли в нее кончить, и сваливаюсь, обессиленный. Мы лежим какое-то время молча с глазами в облаках и пролетающих птицах. Мой жезл, мой стержень, мой ствол еще с минуту ритмично пульсирует, нацелившись ракетой в зенит, но, не дождавшись старта, сникает. Дышим громко и радостно. Я нащупываю ее пальцы и сжимаю, она отвечает на пожатие, пальцы сплетаются и замирают. Я приподнимаюсь и вижу ее тело – молодое и прекрасное, целительное тело, первое тело, от которого я в восторге после отчаянного марафона в поисках мечты, тело, которого я желал, наконец оно утолило жажду и разбудило желание снова в кого-то втрескаться по сами уши.
– Налей мне, – говорит она.
– У меня тоже пересохло во рту, – говорю я, и мы выпиваем.
– Ты в меня кончил, свинтус… – Ее взгляд опускается на покрывало, там следы моей спермы. – Оба-на!
– Сейчас вытру. Это ничего, что я в тебя?
– К счастью, у меня только вчера дела закончились. Ну, ты пока убери здесь следы греха, а я – в кустики.
Она прихватила бутылку с водой и, сверкая белой попой, скрылась в кустах. Я, не мудрствуя лукаво, перевернул цветастое покрывало обратной стороной, чтобы скрыть следы страстной любви, и снова расставил на нем бутылки и бокалы. Затем натянул джинсы и выдохнул из груди счастье, которое меня просто распирало. И тут вспомнились Олько с Ульяной. Уж не занимаются ли они сейчас тем же, что и мы? Впрочем, какая разница, Лида мне нравится даже больше, чем Ульяна. Вот она возвращается из чащи, гордо неся свою курчавую роскошницу на крутых бедрах, капельки воды переливаются на волосках диамантами. Лида вытирается салфетками и одевается. Я не свожу с нее глаз. Кто знает, увижу ли я еще эту красоту: ведь она собирается замуж.
