Со временем это начало меня раздражать. Я чувствовал себя оскорбленным. Сколько же можно играть в прятки? Почему я каждый день должен думать о той, кто всячески избегает меня? А что если она окажется какой-нибудь уродиной? Что ж – и такое возможно. Умные девушки редко бывают красивыми. Конечно, есть исключения, но они, как известно, только подтверждают правило. Умные девушки обычно невысокие. Разве вам встречалась интеллектуальная каланча? Если и да, то это было не что иное, как очередное исключение. И ничего удивительного – исключения встречаются на каждом шагу и при любом случае. Я и сам принадлежу к исключениям. Большинство писателей нуждаются в материнской опеке и прилепляются, как минимум, к своим однолеткам или даже к женщинам старше себя. Но есть исключения. И это я. Мне больше нравится играть роль заботливого папульки. Если же кроме этого я еще смогу быть и любовником, то это лишь свидетельствует о моей завидной полифункциональности. Человек-оркестр: кормит-поит, одевает-раздевает, голубит-ласкает – играет…
Я не имел даже ее адреса и писал на абонентский ящик. Однажды мне пришло в голову, что все это, возможно, лишь чья-то игра. Кто-то надумал меня разыграть и теперь потешается над моей наивностью, исподтишка наблюдая, как я покорно втягиваюсь в навязанную мне игру. Исподволь эта догадка все назойливее преследовала меня, и в конце концов я перестал отвечать на ее письма, сообщив предварительно, что в дальнейшем стану общаться с нею только с глазу на глаз.
Прошла неделя, и не было дня, чтобы я не заглядывал в карманчик, а когда минула еще одна неделя, я начал заметно нервничать и даже корить себя за такую поспешность. Я вдруг осознал, что мне не хватает этих писем и что опрометчивым своим ультиматумом я все испортил, хотя вместе с тем просыпалось и подозрение, что, возможно, меня все же кто-то разыгрывал и сейчас, когда я отказался от переписки, просто выжидает. Выжидает и наблюдает. Я стал внимательнее присматриваться к отдельным сотрудницам газеты, ловить на себе их взгляды, нередко, как мне казалось, подозрительные и даже коварные. Подумалось, что уже то, как я, едва переступив порог редакции, словно голодный лось к кормушке, бросаюсь к карманчику с корреспонденцией, должно изрядно их потешать. Это предположение окрепло, когда однажды я вместо того, чтобы направиться к карманчику, уселся за свой стол и начал раскладывать бумаги. Обычно я приходил на работу всегда после обеда, сдавал свои странички и к четырем-пяти часам был свободен. Но в этот раз я отдался работе с небывалым самозабвением, старался даже глазом не повести в сторону заветного карманчика. И вот когда я уже сдал все свои материалы в номер и сел спокойно просмотреть свежую прессу то вполглаза заметил, как оживленно перешептывается троица девушек, украдкой посматривающих в мою сторону, а когда одна из них спросила, отчего это я не забираю свою почту, готовую уже вывалиться из разбухшего карманчика, я почувствовал огромное желание убить их всех трех одним выстрелом. Вместо этого пробормотал что-то неразборчиво, продолжая ловить их заинтригованные взгляды. В моей душе бушевал вулкан, и горячая лава злости плескалась в груди. Я уже не сомневался, что стал жертвой их шутки, жестокой и подлой, а значит, непростительной. Я еле сдержался от того, чтобы не высказать им все, что о них думаю, и уйти, громко хлопнув дверью. Уйти вон из газеты и больше никогда сюда не показываться.
Но я овладел собой и, игриво усмехаясь, спросил сотрудниц, отчего это их так волнует моя корреспонденция.
– Она бы нас никогда не волновала, если бы мы не видели, кто тебе вчера бросил конверт.
Я остолбенел: что бы это значило? Игра продолжается? А что, если это не игра, а все происходит по-настоящему? Но ведь она никогда не приносила писем лично, а присылала их по почте. Сомнений не было: меня разыграли.
– И кто же это был? – спросил я равнодушным тоном, еле сдерживая в себе вулкан гнева и ярости и желание скорей броситься к карманчику.
– Такая краля, что закачаешься, – хихикнула одна.
– Наверное, юная поэтесса, – пырснула смехом другая.
– А я думаю, это была красавица из школы любви пани Алины, – разразилась хохотом третья.
Еще мгновение – и я бы, наверное, воздал пересмешницам должное, но неожиданно их лица стали снова серьезными, а взгляды вперились в дверь, что была за моей спиной.
– О-ой, – захлопала ресницами одна из моих коллег шелкоперок, – это она…
Я резко обернулся и увидел высокую девушку с длинными распущенными волосами и в короткой юбочке, из-под которой виднелись НОГИ (Господи, о чем я пишу? Ясно, что ноги, а не колеса спортивного велосипеда. Но это были действительно НОГИ в черных чулках, ведь, собственно, НОГИ бросались в глаза прежде всего, они приковывали взгляд и не давали возможности воспринимать ничего иного вне себя. И надо сказать, я был не единственный, кто вытаращился на ее НОГИ. Половина редакции созерцала это чудо с восхищением, половина – с завистью.
И вот тогда, когда мои глаза ласкали ее кругленькие колени, пытаясь проскользнуть хотя бы на сантиметр под оборочку ее юбочки, она протянула мне цветы и вымолвила:
– Это вам.
Я приблизительно знаю, как дарить девушкам цветы. Но вот как принимать цветы из рук девушек – хоть убейте меня, – не знаю до сих пор. Когда это было на сцене в «Не журись!»
[4]
– там все понятно: берешь букетик, чмокаешь в щечку и шепчешь: «После концерта заходите за кулисы на чашечку кофе». Бывали такие, что приходили. Правда, за кулисами в полумраке я их часто не узнавал: в сценическом ярком освещении мои поклонницы выглядели намного привлекательнее…
Она была намного красивее, чем я ее представлял. Это юное создание излучало сияние расцветающей красоты и свежей прелести, огромные черные глаза и здоровый румянец на чуть припухших щечках – а я уже, как шмель, затрепетал незримыми крылышками, и душа моя зажужжала от нервного возбуждения.
Я взял цветочки с таким выражением, словно принимал гуманитарную помощь от Монгольской Республики. Руки мои дрожали, я раскрыл рот, но застигнутые врасплох слова сплелись в сплошной клубок, распутать который я был уже не в силах. Мне захотелось спросить ее, действительно ли она та самая девушка, что посылала мне письма, но боязнь услышать «нет» сковывала. Я чувствовал, что здесь я разговаривать не мог, это было бы равноценно самоубийству. Когда столько пар глаз едят тебя поедом и с нетерпением ждут, а что будет дальше, невозможно сосредоточиться, подыскать нужные слова. И тогда я решил не говорить, а действовать.
– Ну, чао! – махнул я театрально рукой всем свидетелям сцены и, взяв девушку под руку, вывел ее, не забыв вручить цветы секретарше: «Поставьте, пожалуйста, эту роскошь в хрустальную вазу на моем столе…» Не хватало еще, чтобы я на глазах этой завистливой публики возился с цветами.
В глазах девушки искрились смешинки, она не скрывала удовольствия от созданного ею эффекта. Ее сочные вишневые губы казались мне живым воплощением добродетели и чистоты. Мы вышли на Академическую, и я наконец выжал из себя:
