Вот сегодняшнее письмо. Пришло только что, можно перечитать его раза три, и потом, в середине дня, написать ответ, смакуя каждое слово. Не потому, что нечего сказать. А потому что так приятно продлевать эти мгновения. Иллюзия общения.
«Я подумала, что если бы про нас тобой нас снимали фильм — это был бы очень хороший фильм, — писала Маша. — Мы — герои очень хорошего фильма. Но это не значит, что нам в этом фильме хорошо. Зато зрителям интересно, правда? И они захотят смотреть этот фильм снова и снова. А значит — перерождение следует».
Она всё ещё в Париже. И до осени нет никаких шансов на то, что вернётся. Самоуверенный Жан провалил очередной экзамен и доказал, что не может он ещё и защиту держать, не в человеческих силах тащить столько возов и тележек разом. И Маша нашла нового ученика.
Константин Петрович, обладающий незаурядными бюрократическими способностями, очень быстро доказал товарищам со второй ступени, что ему просто необходимо контролировать процесс и периодически наезжать в Париж с проверками. После этого он умудрился доказать французскому посольству, что ему, как потомку пострадавших от наполеоновского нашествия, полагается мульти-виза. Он даже смог убедить самого себя в том, что не все выходные следует посвящать дополнительной работе, можно расслабиться и слетать в гости к Маше.
— Использование рабочего инструмента в личных целях — ухмыльнулся Лёва, когда услышал эту историю из уст самого Константина Петровича.
— Какого ещё инструмента? — не понял тот.
— Твоего крючкотворского занудства!
— Чем критиковать вышестоящего, лучше вспомни, кто добился троекратной оплаты твоего труда в майские праздники, — «крючкотворный зануда» вовремя проглотил эпитет «рабского» перед словом «труда».
— А куда тебе было деваться? — самодовольно спросил Разведчик. — Ты же хотел, чтобы тут царил мир, труд, май, а не война, загул, ноябрь.
Быть рядом потому, что так сложились обстоятельства: ну, живём мы в одном городе, работаем в одной организации, интересы у нас общие — как тут рядом не быть — это одно. А быть рядом, потому что виза, паспорт, белый самолёт, такси, номер в гостинице, и завтра вечером снова на самолёт — совсем другое.
Вчерашние письма. «Сегодня я весь день не скучала, — писала Маша, — даже когда Жан усвистал вечером к своим друзьям в клуб, и я шла домой пешком. И даже когда лягу спать, я не заскучаю».
«А я, — отвечал Константин Петрович, — не скучал только сегодня утром, когда жарил яичницу (она, кстати, подгорела). Потом пришел на службу, и тут мне уже не дали скучать. В смысле — не скучать. Я сейчас тоже скучать не успеваю, потому что дописываю письмо и надо закончить отчёт для Москвы, будь она неладна».
Они заключили соглашение: не скучать. Строго запрещается также грустить и жалеть себя. Кто проиграет — тот платит в общую кассу оговоренную сумму.
Общую кассу придумал Константин Петрович. А Маша придумала, что эти деньги следует тратить исключительно на совместные увеселения.
Любая встреча уже была увеселением. Прогулка по городу вдвоём — праздником. В последний раз, гуляя по Парижу без карты и без цели, они вышли к роскошному готическому собору. Константин Петрович так и подумал про себя: «Роскошный готический собор». Как пишут в путеводителях. Пока Маша не пояснила, что это — знаменитый Нотр-Дам де Пари. Почему-то он представляла его как чёткий графический рисунок на картонной обложке книги, прочитанной в детстве. Настоящий собор на рисунок совсем не походил: слишком он был открыточный, слишком здешний, слишком туристический, слишком привязанный к звукам и запахам современного Парижа. Турист задрал голову. Где-то наверху загорелся огонёк. Уж не вернулась ли в свою келью душа Клода Фролло, чтобы продолжить поиски философского камня? Но огонёк мало походил на отблески пламени, раздуваемого кузнечными мехами, он тоже был слишком здешним, слишком сегодняшним, к тому же, перемещался по тёмному небу. Скорее всего, это был самолёт, или спутник, или тарелка с инопланетянами. Константин Петрович, как загипнотизированный, пошел за этим небесным огоньком, не выпуская Машину руку. Вскоре собор остался далеко позади. А через некоторое время у Маши зазвонил телефон. «Это Жан, — со смехом сказала она. — Выспросил, где мы, велел стоять на месте и не двигаться. Они с друзьями подкупили водителя фуры и устроили в фургоне вечеринку. Мы приглашены, за нами сейчас заедут прямо сюда!»
Письма, письма, письма. В письме всего не напишешь — слишком мало в алфавите букв, а в словаре — слов. Для того чтобы написать — надо сформулировать, понять. А понимание часто рождается из общего молчания. Но как научиться вместе молчать с помощью электронной почты?
По вечерам, глядя в окно, в светлый сумрак белой ночи, Константин Петрович грустил, злился, ревновал. Целый рой мыслей, прежде не знакомых ему, кружил над головой. Коммерческий директор собирал в кулак волю и отдавал себе приказ не поддаваться чувствам. Но пока приказ находился на рассмотрении в голове, чувство уже успевало заявить о себе, опустошить его и уступить место другому чувству, отменять которое надо было новым приказом из головы.
Почта воскресного вечера. Самое трудное — отдать себе приказ выключить компьютер и отойти ко сну, потому что завтра — новая рабочая неделя.
«Будь собой. Хватит „казаться лучше“ — такой ты гораздо хуже», — писала Маша в ответ на какую-то его жалобу.
«Надоело быть собой. Хочу быть с тобой!» — написал и тут же стёр Константин Петрович.
Да невозможно так жить — с оглядкой на то, что могло быть, на то, что вполне ещё может быть — если чувства не перегорят от разлуки.
Он вскочил с места, приоткрыл дверь, выглянул в коридор. Никого.
Вышел в приёмную — опять удача! Наташа, видимо, у сестёр Гусевых — помогает обзванивать клиентов.
Схватил зонтик, надел уличные штиблеты, выбежал во двор. Дождь почти прошел, он моросил ровно так, как надо для того, чтобы охладить одну слишком горячую голову.
Просто широко шагать и дышать влажным свежим воздухом. Спасибо Веронике за то, что у неё такой скверный характер — жара сейчас была бы вдвойне невыносима!
Дворами на Невский, и снова дворами — прочь от Невского. Туда, где нет никаких воспоминаний. Но сложно спрятаться от воспоминаний в родном городе, иногда они выпрыгивают из-за угла, совсем забытые. Знакомый двор, знакомые скамейки — ничуть не изменились за десять лет. С кем тогда Костя сидел здесь, чьё сердце пытался завоевать? Кажется, так и не завоевал — не вспомнить ни имени, ни лица, ни подробностей, помнит только, как он размахивал руками, пытаясь произвести впечатление.
«Если ты ничего не производишь — производи хотя бы впечатление!» — таково было правило, которому следовали теперь его товарищи по учебе. Когда-то они хотели перевернуть мир, создать маленькое экономическое чудо. Много маленьких экономических чудес. Но ближе всех к чудесам продвинулся он. Тот самый занудный зубрила Рублёв, который не верил ни в какие чудеса.
Константин Петрович ещё раз глубоко вздохнул и понял, что можно возвращаться обратно: сердце снова подчиняется приказам из головы, общее равновесие установлено, и так будет до самого вечера — пока Маша не придёт с работы и не напишет очередное письмо.
