Дмитрий Олегович решительно вышел на улицу, зажмурился, прикрыл глаза рукой, преодолел полосу солнечных препятствий и почти наощупь спустился по лестнице в подвал под вывеской «Фея-кофея».
Внутри было совсем не жарко, и солнце как-то умудрялось не светить в глаза, а деликатно освещать помещение, ровно и приятно. На веранде во дворе сохранилось некое подобие утренней прохлады. Здесь он и решил позавтракать, тем более что вид на природу открывался просто идиллический. Анна-Лиза, разодетая, как на приём к английской королеве, с огромной лейкой в руках, расписанной, верно, тем же безумным мастером, что покрывал её джип граффити с оленями, бродила по огородику и напевала что-то себе под нос.
Вскоре она присоединилась к «младшему братишке».
— Ну что, наследственность взяла своё? Девочка из деревни возвращается к земле? — поприветствовал он её.
— Сам в землю смотри не вернись, — беззлобно отвечала Анна-Лиза. — Ты сегодня слишком ранний. Неудобно спалось? Тогда снова будь нашим гостем.
— Нет-нет, спалось мне удобно. А окна я вечером закрашу и занавешу, и завтра высплюсь за два дня сразу. Когда уже встал, и солнце светит, и ты впустил в себя жизнь — можно не торопиться в землю. Но если долго лежать в постели, укрывшись с головой одеялом, солнце и жизнь до тебя не доберутся.
— Как в могиле.
— Иногда необходимо посмотреть на себя из могилы и всё спокойно переоценить. Причина, по которой ты всё-таки вылезешь из могилы — в данном случае, из-под одеяла — и есть главное дело твоей жизни. По крайней мере, на ближайшие несколько часов.
— И что у тебя за дело ближайших часов?
— Помочь тебе, моя милая.
— Я не пущу тебя за свой руль. Даже и не питайся такой надеждой.
— Развози заказы сама, тут я тебе не конкурент. Но я вижу — а со стороны виднее, не спорь со мной, — что ты опять опередила меня, вышла на новый уровень развития и уже готова воспитать ученика. А я не готов, и даже не чувствую такой потребности. Вот я и хочу — пока господин Эрикссон не прервал мой сладчайший отдых и не швырнул меня вновь в темницу — попроситься к тебе в подмастерья. Ты будешь ученика воспитывать, а я со стороны стану тихо-тихо наблюдать и, может быть, пойму, что со мной не так.
— Я не собираюсь обременяться учениками. И во мне нет величия, чтобы незнакомый пошел за мной, забыв себя самого и все свои вопросы.
— Величия в тебе столько, что ты весь город можешь за собой увести. Вопрос в другом — надо найти достойного ученика. Но за этим дело не станет. Как опытный человековед, я приведу тебе подходящую заготовку.
— Я отвечаю — нет. Посмотри со стороны на себя самого, уж не тебе ли чувства велят найти ученика? А ты просто боишься и хочешь сесть в укрытие за моей спиной. Ведь ученики часто бывают смертоносны.
— Таких уродов, как я, земля, по счастью, рожает раз в сто лет. Так что нам достанутся хорошие, покладистые ученики. Тебе — чуть пораньше, мне — немного погодя. Подумай, это может быть забавнее, чем развозить по городу еду. Ведь ученика воспитывать — это не договоры подписывать. Тут никакой тайны не будет. Ты скажешь нашему славному другу, что нашла ученика и хочешь передать ему свои умения. Поскольку тебе самой эти умения больше не нужны. Ты ведь до самой смерти собираешься батрачить на доброго господина Йорана?
Словно откликаясь на зов, «добрый господин Йоран» появился на веранде.
— Дим, привет, нормально спалось? О’кей. А ты всё полила? Гуд. Потом подменишь меня? Заказов пока мало, можно не спешить.
И деловито удалился обратно в помещение.
— Начальник. Командир. Капитан корабля. Сердце радуется, когда я вижу, в какого энергичного парня превратился мой старый дружище. Стоит только найти дело всей своей жизни — и считай, что ты выиграл у неба вечную батарейку. А как насчёт тебя? Куда пропала твоя батарейка?
— Моя батарейка только что была здесь.
— Если твоя батарейка — Йоран, то что-то не слишком он был с тобой нежен.
— Даже гениальный художник не может постоянно рисовать, но он гениальный, даже когда спит. Влюблённый не может постоянно показывать любовь, но он любит, даже если просто прошел мимо, — торжественно ответила Анна-Лиза и поднялась из-за стола.
Дмитрий Олегович с тоской поглядел ей вслед. Бесполезно с нею состязаться — она точно знает, как всё должно быть. А он сомневается. Сомнение проиграет уверенности, сомнение — это всегда маленький шаг назад. Конечно, Эрикссон прав, и её надо освободить от этой зависимости и выпустить на просторы большого мира из клетки, которую соорудил для неё Хозяин Места. Но что, если Джордж и Анна-Лиза каждый день принимают наркотик под названием «любовь», который меняет восприятие и превращает зависимость во что-то такое сладостное, необъяснимое словами, доступное только в ощущениях?
«Любовь — это вопрос веры. Они верят, что у них — любовь, и она у них есть. Я не верю — и вижу что угодно, но только не любовь. А что, если мир вообще стоит на вере? Кто-то верит в то, что солнышко светит — ах, хорошо! — и ему хорошо. Кто-то верит в то, что за этим поворотом плещется океан. И — о чудо! — ныряет в свой океан, когда ему пожелается. Чем доверчивее человек — тем легче ему живётся. Или сложнее. Зависит от того, кто воспользуется его легковерием в своих интересах. Я готов поверить, я очень хочу поверить хоть во что-то, так проще жить. Но всё вокруг, стоит повнимательнее к нему присмотреться — не выдерживает никакой критики. Чем больше я о чём-то думаю — тем меньше в это верю. Но как поверить в то, о чём не думаешь? Зачем во что-то верить, если даже думать об этом не хочется? Как люди умудряются избежать такой ловушки?»
Дмитрий Олегович не успел додумать эту мысль. Солнечный луч скользнул на веранду и без предупреждения ударил ему в глаза. Шемобор вскочил, пересел на стул, который только что занимала Анна-Лиза, показал врагу спину — но в тот же самый миг этот, а может быть, уже другой луч, отразившись от стеклянно-зеркальной витрины с чашечками и блюдцами, поразил его снова.
* * *
Утро выдалось жарким, а день и вовсе обещал побить температурные рекорды десятилетия, но в приёмной было прохладно, дышалось легко. Сквозь распахнутое окно врывался горячий влажный воздух и тут же спохватывался: что ж это я, где это видано, чтобы питерский воздух был таким горячим? И остывал.
Вбежал в приёмную разгоряченный Лёва, вдохнул целебного прохладного воздуха и тоже остыл. Подошел к кулеру, нацедил себе стакан ледяной воды, выпил залпом и, повернувшись к Наташе, объявил:
— Работать в нашем Мегабуке так же хорошо, как страдать склерозом!
— Это почему?
— Каждый день узнаёшь что-то новое. Например, вечером у нас будет проездом сам Мистер Бестселлер.
— Сам? Он же во Франции живёт…
— Живёт. Но у него хватило фантазии поехать на отдых в Карелию. Что-то он там для новой книги хочет найти. Едет зачем-то через Питер. Про это прознали наши боссы в Москве. Не удивлюсь, если писателя заложил собственный родной переводчик. Страшная контора этот наш Мегабук. Ну, а ты же знаешь ихние правила: «Мы из этой кошечки выжмем всё». Позвонили маэстро, предложили встретить его здесь и развлечь между самолётом и поездом. Встречает водитель, а развлекать буду я. В книжном магазине. Публика уже бежит занимать места, сверкая пятками. Марина с Галиной с вечера ругаются и отгружают бестселлеры тоннами.
