— А говоришь, любил.
— Любил, — ответил Гумир, — очень крепко. Но для любви нужны двое. Когда два человека испытывают друг к другу чувства не одинаковой мощности, то требуются дополнительные усилия, чтобы они держались вместе. Усилия со стороны того, кто чувствует крепче. А он и так весь изъеден чувствами… А потом я понял, что вообще нельзя очень сильно любить. Вернее, можно очень сильно любить, если тебе очень сильно любится. Но не надо подавать вида. Надо любить легко и радостно, даже если у тебя внутри клокочет раскалённая лава.
— Иначе что будет? — скептически спросил Константин Петрович.
— Иначе объект любви от тебя отшатнётся. Он просто испугается, что ты любишь его сильнее, чем он сам любит себя.
— А что в этом плохого? Ну, любит тебя кто-то сильно, и что? Какой тебе от этого убыток?
— Любой человек в первую очередь принадлежит себе. А когда очень сильно любишь, хочется, чтобы объект любви принадлежал тебе даже больше, чем самому себе. А рабство у нас вроде как отменили.
— Да-а, — помолчав, протянул Константин Петрович, — голова у тебя, конечно, интересно работает. Слушай, ну можно хоть я в твоём подвале посижу немножко? За полцены, как свой? Вдруг тоже что-нибудь такое выдумаю.
— Да причём тут подвал? Сиди хоть на чердаке. Только мне кажется, что я сначала начал кое-что понимать, и потом только полез в подвал. А не наоборот. Ну, ладно, вы, может, и не спите ещё, а я жрать буду, раз проснулся, — неожиданно завершил беседу Гумир и направился в сторону кухни.
Константин Петрович остался стоять возле стеллажа, потрясённый этим разговором.
Наташа повесила трубку и подняла вверх большой палец левой руки, что означало — дело сделано, Надя посетит коктейльную вечеринку третьей ступени.
В приёмную заглянул Виталик. Огляделся, немного покрутился на месте, словно заметая следы, затем поставил локти на Наташину конторку и проникновенным голосом сказал:
— Удачно, друзья, что вы тут. Есть сложное дельце, о котором надо пошептаться с боевыми товарищами. Но не со всеми разом.
Константин Петрович отмер, подошел поближе и на всякий случай установил защиту.
— Это по нашему завтрашнему вопросу? — строго спросил он.
— Нет. Это по давнему вопросу, с которым я запарился совсем. Не понимаю, что сделать с носителем.
— Прежде всего, ответь себе на вопрос: чего он хочет? — с интонациями заслуженного учителя России сказал Константин Петрович.
— Это ответил уже. Он хочет жить, — отвечал Виталик.
— Болен неизлечимо?
— Здоров, как конь.
— Так пусть живёт.
— А он думает, что не живёт.
— Как это?
— А так! Он считает, что не чувствует вкуса жизни. Считает, что его при рождении обделили, недодали чего-то. Но не пытается ничего изменить. Потому что на самом деле всё у него хорошо. Даже отлично. Просто он такой… Ну, даже слова нет, какой.
— Неблагодарный? — подсказал Константин Петрович.
— Не. Неблагодарный получает всякие блага, не говорит за них спасибо, но хоть наслаждается ими. А этот получает блага, но и не наслаждается, и спасибо не говорит.
— Я, я знаю, что ему нужно! — вдруг воскликнула Наташа. — Скажи, как его найти — я всё сделаю!
— Тебе нельзя, — покачал головой Константин Петрович. — Ты — Разведчик. Он — носитель. А принимая во внимание твою реакцию на этих ребят…
— Отлично! Я разозлюсь до нужного градуса и выскажу ему всё. Так, как он заслуживает! Адрес! Быстро!
— Наташечка, успокойся, погоди злиться, носитель ещё далеко, — сказал Виталик.
— Я знаю, что далеко. Но я уже готовлюсь к встрече с ним. Не живёт он, надо же! Почему моя парализованная бабушка благодарит небо за каждый новый день и старается прожить его так, чтобы именно прожить — а здоровый мужик ноет и сопли на кулак наматывает?
— Наташа, Наташа, что с твоей бабушкой? Мы ведь не знали! Тебе помочь надо? — засуетился Константин Петрович.
— Не надо помогать, мы справляемся. Я это не для того сказала, чтобы вы все кинулись меня жалеть. Просто мне заранее надо начать злиться! И не смотрите на меня с таким ужасом! Я знаю, что сказать этому парню, чтобы его желание исполнилось сразу, на месте!
Наташа выбежала из-за своей конторки, прекрасная и грозная, как богиня мщения. Глаза её пылали, щёки разрумянились. Константин Петрович и Виталик отступили в сторону, любуясь и не смея становиться у неё на пути.
— Адрес… Вот адрес. Он тут работает, а по правде сказать, часто сидит во дворе и балду попинывает, — спохватился Виталик, догнав её уже у выхода на лестницу. — Ты, когда подойдёшь, сразу его узнаешь, потому что…
Дверь за ними захлопнулась.
Из кухни вышел Гумир. В руках у него был сэндвич, собранный из подручных материалов. Константин Петрович тяжело вздохнул, заприметив в этой конструкции хлеб и майонез, которые купил себе домой, на ужин, но стерпел. Снял защиту и светски поинтересовался, скоро ли великий гений продемонстрирует народу очередную исправленную и усовершенствованную версию своей системы и когда уже можно будет на этом деле слегка подзаработать.
— Ещё нескоро, — жизнерадостно сообщил Гумир. — Я отдал всё на коллективную доработку. Сотни добровольцев со всего мира теперь этим занимаются. Ну, то есть, общая идея всё равно у меня в голове, но без помощи совсем никак.
— Ты, значит, руководитель проекта?
— Какой ещё руководитель? Такой же, как все, исполнитель.
— То есть, тебе даже славы не достанется?
— А нафига она?
— А ради чего ты всё это затеял?
— Чтоб у людей была альтернатива глючной «Винде», конечно.
— А тебе-то что с этого будет?
— А мне с этого будет то, что я живу. И не зря живу. Это самое важное. И вы тоже живёте не зря. Вы мне жрать даёте. В идеале, каждого, кто что-то такое делает, ну, типа, художника, писателя, мастера дзен — должна защищать какая-нибудь контора. Знаешь, как в зоопарке — этого слона кормит банк такой-то. В зоопарк я не хочу. Но если люди смогут спокойно качать фильмы, зная, что режиссёра и актёров кормит банк такой-то — в мире будет лучше и чище. Ведь тем, кто не зря живёт — нам же надо совсем немного. Тока чтоб копыта не откинуть и спать всегда в постели, а не на вокзале.
* * *
Заказов с утра было очень мало, и Анна-Лиза развезла их за два часа. Казалось, что люди — не все, сколько их есть в городе, но очень и очень многие, готовятся к какому-то важному событию. Вот только к какому? Юханнус здесь праздновать не принято, про день национального флага Финляндии вообще никто не слышал. Однако в воздухе ощущалось нетерпеливое ожидание, на улицах было немноголюдно. День был самый обыкновенный — в меру солнечный, в меру тёплый. Налетал ветерок, затихал ветерок. Воздух замирал, густел. Летел тополиный пух. Возле обувного магазина, в трёх домах от «Феи-кофеи», стоял охранник и поливал из шланга асфальт, стараясь не уронить ни капли драгоценной влаги на чужую территорию. От тёмного прямоугольника разбегались в разные стороны мокрые следы.
