Мишенька слушал её, обхватив себя руками за плечи, словно стараясь вывернуться наизнанку, сложиться пополам, занимать меньше места или вовсе исчезнуть.
— Но в твоей жизни не будет никаких чудес, — успокоила его Алиса. — Для того, чтобы увидеть чудо, нужно быть к нему готовым. Готовым к чуду и готовым поверить в чудо. А страх спасает тебя от этой готовности.
Мишенька поднялся на ноги и, пошатываясь, отошел в сторону. Его место тут же занял Лёва.
— Хорошо, что среди нас Алиса, правда? — сказал он. — Мы сразу вокруг неё все скучковались. Боремся за её внимание. Да?
— Все борются, — кивнула Алиса, — я всем нужна. Ага. Как статусная вещь. Смотрите, мужики, она со мной. Обратите внимание, нашу презентацию посетила она. Слушайте, что она сказала по нашему поводу. Не будет меня — найдут другую такую же умную дуру на эту роль. А на самом деле, как уникальная человеческая единица я никому не нужна.
— Я тоже, — признался Лёва. — И что, разве это проблема?
— Зато если ты кому-то понадобишься — то понадобишься именно ты.
— А вдруг кому-то понадобишься именно ты?
— Да не поверю я. И вот это уже проблема, — наигранно улыбнулась Алиса и отошла в сторону.
На освободившееся место тут же плюхнулась Дереза.
— А я… — начала было она, но Надя больно пихнула её локтём.
— Я тоже никому не нужна, — заговорила Грусть, и тишина вокруг стала почти осязаемой. — Сначала мне было от этого очень тяжело. А потом даже стало нравиться. Такое неправильное, мрачное, тяжелое наслаждение. Когда хуже некуда — точно знаешь, что по крайней мере, ничего худшего уже не случится. Что бы ни случилось — всё будет лучше, чем теперь.
— Ну, что-то хорошее случилось уже? — улыбнулась ей Дереза.
Но Грусть посмотрела на неё так, что эта искренняя улыбка сразу померкла.
— Нет пока. Но я опустилась на дно, на самое дно, и скоро дотронусь до него пятками, чтобы оттолкнуться и всплыть вверх.
— Не рассчитывай особо на это, — вмешался Лёва. — Если дно попадётся илистое — ты увязнешь в нём, вместо того, чтобы оттолкнуться. И не всплывёшь уже никогда.
Грусть вздрогнула, поднялась с места и словно стала чуточку выше. Посмотрела на свои ноги — не увязли ещё в иле? Сделала несколько шагов в сторону. Вернулась Алиса.
— Ты извини за нескромный вопрос, — повернулась к ней Надя, — но я читала… Не подумай, что я читаю такое, просто в руки попалось. Ну, что у тебя было… С этим футболистом.
— Ну, было когда-то.
— А почему же он, гад, на тебе не женился?
— О, милая. Если бы все честные люди, как честные люди, женились на мне, то наша страна давно бы уже стала одной больной семьёй.
— А дети у тебя есть? — спросила Дереза.
— Детей нет. Кто-то цветёт ради плодов. А кто-то — ради самих цветов.
— Доктор Фрейд с интересом смотрит на нас с небес! — ввернула Надя.
— А почему ты думаешь, что он — на небесах? — спросила Дереза. — По-твоему, он был такой хороший?
— Все на небесах! — уверенно ответила Надя. — Сначала нас пугают раем и адом, чтоб хорошо себя вели. Кто-то верит. А потом всех, не разбираясь, отправляют на небо. Думаешь, там кому-то охота разбираться? Да и какая разница — все померли уже, больше не нагрешат. Даже на небе.
— Но это же абсурд! — не удержалась Алиса.
— Не любите абсурд? — удивилась Надя.
— Как можно? Не любить абсурд — это значит не любить жизнь. Я люблю абсурд, — отвечала Алиса.
Надя встала, и на краешек скамейки присел Мишенька.
— Люди слишком много думают о смерти, — неожиданно заговорил он, — даже когда она далеко. И слишком мало — о старости. Даже если она уже близко. А ведь многим для того, чтобы встретить смерть, придётся пережить старость.
— Ну, придётся и придётся, — пожал плечами Лёва, — что теперь, уже и о смерти нельзя подумать?
— Надо думать о жизни. О будущем. Обеспечить себе безбедную старость. Надо копить деньги…
— На старость если что и стоит копить — так это воспоминания! — перебил его Лёва. — Ощущения дороже денег. То, что было, у тебя не отнимет никто. В будущем не останется ничего, кроме воспоминаний. А воспоминания — это твоё настоящее. То, что ты делаешь сейчас.
— А сейчас он всего боится, — подытожила Алиса.
— Нет, — вдруг сказал Мишенька, — я не боюсь.
— Ты же говорил — страх, страх, страх!
— Да, я так говорил. И страх был. Всю жизнь, сколько себя помню. Но сейчас что-то случилось. Как будто положил на полку газету, потянулся за ней — нет газеты. И полки нет. А там, где висела полка — сад с соловьями и лилиями… Глупо сказал, да?
— Сад, сад, — подойдя к ним поближе, повторила печальная нимфа. Впрочем, печальной она уже не казалась.
Тучи разошлись, словно кто-то одним движением отдёрнул занавес. Распахнулись окна в доме напротив, послышались голоса. Проехал автомобиль, оглушил рэп-композицией «А я буду идти, потому что это моя жизнь, и так суждено, и другого нет пути». Пришли настоящие местные старушки, уличили сестёр Гусевых в том, что те «не с этого дома» и отбили у них скамейку.
— Снято, — сказал Алексей и выключил камеру. — Всем спасибо. Запишите мне в блокнот свои какие-нибудь координаты. Когда будет всё готово… ну, или мало ли… я с вами свяжусь.
Он аккуратно убрал камеру. Потом подошел к Лёве и сказал:
— Тебе отдельное спасибо.
— За что спасибо-то?
— А вот за это! — и Алексей ударил его в живот.
Лёва молча стерпел удар. Потом сжал кулак. Будущий знаменитый режиссёр захотел свернуться в клубочек и укатиться отсюда куда-нибудь в Тридевятое царство, но страшный кулачище рубанул воздух в десятке сантиметров от его лица.
— Смотри, как надо руку держать, когда бьёшь, — миролюбиво пояснил Лёва. — А то вывихнешь сустав, камеру потом таскать не сможешь.
* * *
Съёмки закончились. Третья ступень — если она действительно была здесь — покинула поле боя. Люди, ещё минуту назад действовавшие, словно по заранее намеченному сценарию, рассыпались по детской площадке, как забытые под дождём игрушки.
Алексей огляделся по сторонам в поисках своих подружек Гусевых, которые подарили ему этот пленительный шанс. Старушек нигде не было — видно, прогнали их противные местные бабки. А как на него теперь смотрят! И шепчутся, словно обсуждают меж собой, какой глазик молодцу выклевать сначала — левый или правый?
Молодец отвернулся — и увидел нечто невесомое, нежное, фарфоровое и шелковое. Что-то такое, что не должно ногами ступать по земле, а должно ездить в карете или паланкине. Что-то нездешнее. Когда он смотрел на это чудо через окошко камеры — видел общую картину, весь фильм целиком, и не выделял деталей. Теперь же деталь сидела перед ним на скамейке и с детским любопытством наблюдала за вороной, которая вздумала потягаться силами с крупной добычей: обглоданной, но, видно, всё равно лакомой костью размером чуть более чем в половину самой вороны.
