Виталик молча убрал со стола, прихватил пустую коробку и незаметно удалился. На этот раз он не заблудился, хотя мысли его опять были далеко-далеко. Дойдя до своего кабинета, он уже почти придумал, как можно считать с датчика время возникновения желания.
Иногда, когда с человеком вдруг начинает происходить всё правильно – с его точки зрения правильно, так, как он сам для себя придумал и долго-долго мечтал, и это «правильно» становится настолько очевидным, что глупо скрывать, – окружающие перешептываются: продал душу дьяволу, не иначе! А человек и не думал ничего продавать, он наоборот – снял свою душу с торгов, каких бы то ни было, и она, перестав быть товаром, наконец-то обрела желанную свободу и с лёгкостью получила всё, что ей причитается.
Маша Белогорская не задумывалась о том, что из врождённой грамотности можно извлечь материальную выгоду, наивно полагая, что ничего особенного в этом умении нет. Оказалось – можно, и ещё как. Столько вокруг неграмотных людей. Особенно среди писателей. Если за ними не вычитывать книжки – получится позор и стыд.
– Всегда любила перечитывать книги, а тут – такая удача! С первого раза пропускаешь столько интересных подробностей. Ведь гонишься-то за сюжетом, скорее-скорее, а подробности как будто нарочно отвлекают. Хотя при втором и третьем прочтении расцветают именно они. Ради них-то как раз и стоит перечитывать книги. Так что теперь я буду сначала знакомиться с сюжетом, вычитывая текст, а затем, уютно устроившись в кресле, смаковать подробности.
– Это поначалу! – предостерёг её Шурик. – А потом привыкнешь, и будешь вычитывать, не обращая внимания на сюжет, и подробности тебе эти будут даром не нужны.
– Посмотрим, – загадочно улыбнулась Маша и забрала первую корректуру на дом.
Единым махом сбылись сразу все её желания – чтобы компания интересных людей, творящих самые настоящие чудеса, приняла её к себе, чтобы можно было читать столько, сколько душе угодно, чтобы работать по ночам, когда все спят, внимательно вчитываясь в безграмотные и не очень строки, чтобы каждый день узнавать что-то новое и чтобы… да нет, ей показалось.
Просто Константин Петрович старается развить её талант, вот и всё, и к остальным он так же добр и заботлив. Знала бы девушка, каким нечеловечески «добрым» и феноменально «заботливым» может быть коммерческий директор Тринадцатой редакции!
Даже здоровье любимой мамочки пошло на поправку. Едва только Маша сообщила ей о том, что она вновь устроилась на работу, Елена Васильевна охнула, схватилась за сердце и заболела смертельной, неизлечимой, неизвестной науке (и участковому врачу) болезнью.
– Ты должна взять больничный по уходу за больной немощной старухой! – простонала она. – Чувствую, что на этот раз недолго мне осталось мучиться!
Но когда выяснилось, что Маша может совмещать заботу о немощной старухе со своей новой работой, болезнь как рукой сняло. Ну не чудо ли?
Впрочем, в остальном всё было без изменений: каждое утро мать распахивала дверь в Машину комнату и голосом старшей пионервожатой из лагеря для особо ленивых детей кричала:
– Вставай, бездельница! Солнце уже высоко, а ты всё ещё дрыхнешь, лахудра! Кто рано встаёт – тому Бог даёт! А кто поздно встаёт – тому поддаёт! Чем ты всю ночь занималась? Книжки до утра читала? Ночью спать надо, а не заниматься незнамо чем! Чем дурью маяться, мужика бы себе нашла. Замуж тебе пора, а то не возьмёт никто скоро, даже если мы приплатим!
Елена Васильевна словно не понимала, что её дочь по ночам читает не для удовольствия, а потому, что в этом заключается её работа. И делает это не из духа противоречия, заставляющего её работать тогда, когда все прочие люди спят и видят сны, а потому, что днём ей не удаётся сосредоточиться: матери всегда есть чем её отвлечь.
– Ну что, меня никто не слышит? Не притворяйся спящей, я вижу, что ты моргнула! Долго я ещё ждать буду? Завтрак давно на столе, хочешь, чтобы всё остыло?
Маше казалось, что месяц назад мать начала готовить завтрак на две персоны только для того, чтобы у неё был ещё один повод разбудить её пораньше, осудить и отругать.
– Кудрявая, что ж ты не рада весёлому пенью гудка? – пропела Елена Васильевна и уселась за стол, давая понять, что из этой комнаты она не уйдёт, пока своего не добьётся.
– Я не кудрявая! – обиженно сказала Маша.
– Вот лентяйка, а! Я так и подумала, что ты давно уже проснулась и лежишь в кровати, лодырничаешь! Давай-давай, подъём. Я сегодня оладушки испекла. Как ты любишь.
Маша села в кровати и удивлённо уставилась на мать.
«Оладушки как ты любишь» – с яблочным вареньем и сметаной – в последний раз она ела лет в пять. Тогда у матери было необъяснимо хорошее настроение, вот она и расстаралась. Окна были вымыты и распахнуты настежь, на подоконниках можно было сидеть, свесив ноги на улицу, и никто не посмел бы окрикнуть: «А ну быстро слезай, а то сверзишься – костей не соберёшь!», двор был чисто умыт недавно прошедшим дождём, у кого-то из соседей была свадьба, очень деликатная и радостная, никто не дрался, не швырял в окно пустые бутылки – потанцевали под песни Аллы Пугачевой, покричали несколько раз «Горько!» и разошлись. Вечер был светло-синий, он плыл над городом невесомой тенью, и казалось, что от соседней крыши вот-вот отделится маленькая круглая фигурка с пропеллером за спиной и, опустившись на подоконник, представится: «Я – лучший в мире Карлсон, давай пошалим!» Маша уснула, точно зная, что в её жизни вот-вот случится чудо, но на следующий день у матери было обычное, уныло-мрачное настроение, и чудо отступило, растаяло без следа.
На этот раз вынырнуть из сказки пришлось гораздо раньше.
– Ты только посуду помой, я за тобой убирать не собираюсь! Вчера всю ночь бегала на кухню, чай заваривала, мало того что мне спать не давала, так ещё оставила потом всё на столе – барыня нашлась, убирайте за ней.
– Не вопрос, – подражая Виталику, бодро кивнула Маша, пытаясь удержать ускользающее весенне-детское воспоминание.
– Не вопрос? Ты как с матерью разговариваешь? Не вопрос, видите ли.
– Ну хорошо. Вопрос. Вопрос такой: чем мыть посуду? Хозяйственным мылом, порошком, шампунем, гелем для мытья посуды или просто ополоснуть холодной водой и, не протирая, поставить в шкаф?
– Ой, да ну тебя, делай как знаешь, – махнула рукой мадам Белогорская и гордо удалилась в свою комнату. Это была какая-то неправильная игра, не по её правилам. Дочь не должна соглашаться с ней во всём, не должна улыбаться и кивать. В этом нет никакого смысла. Её задача – обидеться, огрызнуться, топнуть ногой, заявить, что она сама знает, что делать со своей жизнью, как это много раз случалось раньше. Кому нужна её дурацкая лицемерная улыбка? Эмоции, негативные, сочные, с пылу с жару, – вот то, что старательно пытается выбить из своей жертвы каждый домашний тиран с перегоревшим желанием внутри.
Человек, не сумевший вовремя реализовать своё заветное желание, упустивший его, спаливший зазря, чаще всего приходит к выводу, что не надо мечтать, не надо на что-то особенное надеяться: живи, как живётся, потому что могло быть и хуже. Это бесценное знание, полученное путём неправильного осмысления пережитого, вернее – не пережитого, люди с перегоревшим желанием с готовностью несут другим, даже если другие их об этом не просят.
