— Вы что такие радостные? Без меня раствор выпили?
— Ты что, ничего не помнишь?!
— Да нет, помню, что готовил его. Но потом — как отрезало...
Следующие десять минут вещал Паша. Он подробно, по пунктам, расписал академику все вчерашние подвиги Петра Великого и при этом не забыл упомянуть, что тот дрался с княжной. Последнее известие чуть не убило Бабста.
— Верочка, прости! — рухнул он на колени. — Бес попутал! Больше никогда ни капли! Все, прекращаю опыты! До чего допился, а?
Такая реакция подопытного никак не входила в Муркины планы. Если Кот Базилио сорвется с крючка, миссия будет провалена.
Первым делом княжна ехидно напомнила Паше, как он прятался за женскими юбками, понуждая утомленную алкоголем учительницу и измученную акклиматизацией француженку защищать его от справедливого царского гнева. Затем повернулась к Бабсту, объявила, что не держит на него зла, прижала руки к груди и торжественно призвала не бросать научную работу. После того как прощеный химик поднялся с колен, она подошла к нему, нежно обняла за плечи и поцеловала в правый ус. Затем, будто смутившись от столь смелого поступка, опустила глаза и отошла в сторону.
Все это подействовало на Костю едва ли не сильнее, чем вчерашний раствор. Он позвонил директору музея и быстро договорился о двухнедельном отпуске за свой счет.
Участники экспедиции стали собираться в путь, предвкушая новые приключения.
— Много вещей не берем! — командовал Савицкий. — Только легкие сумки. Если что понадобится, купим на месте.
— Ну нет, я без рюкзака не могу, — сказал Костя. — И за гитарой зайти придется, как же без нее?
— Паша, мы успеем на поезд? — спросила Вера.
— Успеем, успеем, и за гитарой зайти успеем, и отрезвиться, и позавтракать по-людски. Только пошли отсюда скорей! А то Жозефина сейчас явится, концерт начнется.
— Погоди, — остановил его Савицкий, критически оглядывая мятый камзол, висящий на спинке стула. — А эта... Лизка твоя, подруга, костюмы в таком виде примет? И потом, мы, кажется, должны отдать ей часть заработанных денег.
— Мое платье в идеальном порядке, — пропела княжна. — Высохло и стало еще царственнее.
— А вот Пушкин вчера пострадал, — признался Живой. — От Петра. Да и Петр — тоже.
— Ребята, давайте оставим хозяйке все заработанные деньги? — предложил щедрый Бабст. — И за моральный ущерб. Ну, что я тут вытворял у нее...
— Да вы чего? — возмутился Живой. — Зря, что ли, надрывались? Зря жарились? Не переживайте вы за костюмы, Жозефинка сейчас накатит грамм триста и живо все приведет в порядок. Знаете, какая она рукодельница? А Лизка нам еще благодарна будет: вон как мы гатчинского самозванца шуганули.
— Это не обсуждается, — спокойно сказал руководитель экспедиции. — Все, что мы заработали у памятника, придется отдать. И тогда перед нами встает вопрос финансирования. Путешествие может быть долгим, а нас аж четверо — будут большие расходы. Что делать?
Живой нахмурился, дернул себя за дреды. А потом запустил руку в один из своих бесчисленных карманов и эффектным жестом выложил на стол пачку зеленых купюр.
— Считать не надо. Тысяча долларов, как в аптеке. Теперь уже мы можем идти?
— Откуда у тебя? — строго спросил Савицкий.
— Благодарность шведского народа русскому поэту Пушкину.
— Ну ты даешь, студент! — почесал в затылке Бабст. — Ладно, пошли. Я готов. Минутку только подождите.
Он достал из рюкзака какую-то склянку и отлил в стоявший на столе петровский кубок зеленоватой жидкости.
— Что это? — спросил Петр Алексеевич.
— Раствор с патиной, — ответил Костя. — Я подумал: пусть эта девочка вчерашняя с соседом по душам поговорит, когда мы уедем. А мы себе еще сделаем, запас есть.
Участники экспедиции вышли на улицу.
Когда они проходили по двору, Савицкий немного отстал. Оглянувшись по сторонам, достал из сумки книгу и швырнул ее в помойку.
— Прощай, Рамакришна! — тихо сказал он.
Часть третья
Бонзайцево
Глава 14
Триста восьмой километр
На полустанке «Платформа 308 километр» электричка задержалась не дольше, чем на полминуты. Название вводило пассажиров в заблуждение: никакой платформы здесь не было, оставалось только прыгать с площадки. Петр Алексеевич быстро побросал на землю сумки, первым выпрыгнул из вагона и подал руку княжне. Следом легко соскочил Паша. Костя оказался последним: он еле успел скинуть вниз, едва не покалечив Живого, свой увесистый рюкзак, а затем нежно прижал к груди гитару и спрыгнул сам. Двери захлопнулись, и два зеленых вагончика пригородного поезда унеслись дальше — в сторону станции «Горбушки».
Прибывшие огляделись.
В утреннем тумане были видны только два здания: вблизи — покосившаяся изба в три окна с надписью «308 км», а в отдалении — водонапорная башня. Единственная колея железной дороги густо заросла травой. Было совсем тихо.
— Тут кто-нибудь живет вообще? — шепотом спросил Паша.
— Собак что-то не слышно... — задумчиво сказал Бабст. — На зону похоже.
— Какую зону? — испугалась княжна.
— Из «Сталкера». Фильм такой, по Стругацким.
Вера пожала плечами: фильмов советского времени ей, по легенде, посмотреть не довелось.
— Зона, Верочка, — объяснил Савицкий, — это такое место, где исполняются желания. У тебя есть желание?
— У меня есть, — влез Живой. — Я жрать хочу.
— Я тоже, — потупив глазки, призналась Вера.
— Ну и отлично. Сейчас купим продукты, а потом возьмем машину — и в Зайцево. Вперед, за счастьем!
Однако зона, похоже, не спешила осчастливить пришельцев: на избе висел ржавый замок. Участники экспедиции обогнули станцию и вышли на привокзальную площадь — большой пустырь, посреди которого торчал постамент с сохранившимися на нем крупными гипсовыми ботинками. По краям пустыря смутно чернели избы.
Под ботинками, спрятав лицо в воротник пальто, сидело существо неопределенного пола и возраста в остроконечной шерстяной шапочке — скорее всего, древняя старуха. На газете перед ней была разложена вяленая рыба.
— О! Лещи! — обрадовался Бабст. — А ты говоришь, не живет никто. Да тут целый рынок. Мамаша, почем рыбка?
Старуха откинула воротник и подняла голову.
Судя по небритости, это была вовсе не старуха, а мужичок неизвестных лет, с очень морщинистым, как будто пожеванным лицом.
