— А там, где ты родился, холодно бывает? — спросил я, изнывая от жары.
Даг усмехнулся:
— Очень. Особенно зимой. Снегу — вот досюда. — И он поднял руку над головой.
Я присвистнул:
— Как же ты жару переносишь?
— Поначалу трудно было, — признался Даг, поправляя моток веревки у себя на плече, — но я… — Он нетерпеливо крутанул пальцем в воздухе, и я заметил, что ногти у него сильно обкусаны, почти как у Ишбель. — Я… привык.
— Надо было на север плыть, — выдавил я, вытирая пот со лба грязной ладонью, — туда, где лед. Белых медведей посмотреть. Эскимосов.
Даг улыбнулся:
— Всегда хочется того, чего не имеешь. Я вот умирал, хотел пальмы увидеть. У отца в книге были картинки. — Улыбка ровным полукругом осветила его большое квадратное лицо.
Странно, что у его отца были книги. Мне он представлялся господином в черном костюме, чем-то похожим на сельского священника.
— У твоего отца были книги?
— Про разные места, где он побывал. Он тоже был моряком. И братья. Их у меня трое.
Дэн обернулся и посмотрел на нас. Он теперь шел впереди с малайцами, а Джон с Тимом замыкали шествие. Мы замолчали и побрели дальше.
— А эскимосы у вас там есть? — спросил я примерно через час. По моим ощущениям, время близилось к вечеру, но по цвету неба определить, который час, было сложно: тучи стояли низко, но дождь так и не пошел.
— Там, где я живу, — нет, — ответил Даг. — Эскимосы в Гренландии живут. И в Канаде. И в других местах. А у нас есть лопари.
— На кого они похожи?
— Северный народ. Оленей разводят.
Странно было идти по такой жаре и беседовать о далеком Севере. Какими прекрасными представлялись мне ледяные просторы! Я вообразил замерзшую палубу корабля, острые стрелы льда, оттенки изумрудно-зеленого, оттенки голубого. Скованный льдом океан, величественный в своем безмятежном покое.
Шедший впереди малаец с татуировкой поднял руку, и все замерли.
Сколько мы простояли без движения — не знаю. Все вокруг стало предельно четким. Можно было разглядеть каждый стебель. Я попробовал сглотнуть — в горле скрипнуло. Дэн осторожно поманил нас вперед взмахом руки, даже не оглядываясь. Мы тихонько последовали за ним. Когда же мы все собрались вместе…
Сердце у меня вдруг подскочило — как у человека, разбуженного звоном колокола, — замерло — раз! — и заколотилось, как безумный дятел… Впереди на тропе показался олень. Мгновение, прыжок — и животное исчезло в высокой траве.
Мы смотрели и выжидали. Тишина оглушила нас. Крадучись мы пошли за малайцем, след в след. Прошли несколько ярдов и снова остановились — на этот раз от вони, будто нужник прорвало.
Трава запела.
Нечто большое и темное выскочило из кустов ярдах в двадцати от нас и быстро побежало на четырех согнутых лапах. Оно нырнуло в саванну в том же месте, где исчез олень. Время ускорилось. Мы что было мочи рванули следом — помню только высокую траву с обеих сторон и как она шептала, а еще затылок Дэна и боль в плечах и как запершило в горле. Мы неслись целый час, не меньше, потом замедлили бег и вновь собрались у какой-то скалистой насыпи. Теперь нам было не до разговоров. Мы забрались в такую глубь острова, что я потерял чувство направления и не мог определить, где находится корабль и далеко ли до берега. Скала справа могла быть высотой в два человеческих роста или уходить в облака — понять было уже невозможно. Пока мы шли, перед глазами у нас миллион раз промелькнули быстрые черные тени. Сколько их там еще, этих тварей, прячется в густом кустарнике, наблюдая за нами неподвижными змеиными глазами? Никогда еще мне не бывало так страшно, но и такого обострения всех чувств я еще ни разу не испытывал. Ощущение было такое, словно глаза у меня расширились — и взгляд прояснился. Остальные, казалось, чувствуют примерно то же. Даже малайцы, которые прежде выглядели невозмутимыми и почти неуязвимыми, сейчас дрожали от прилива неуправляемой энергии. Я сражался с большими китами, но они не принадлежали к миру неведомого.
Тут началась пантомима. Кровь стучала в висках. Мы были вдали от цивилизации, среди дикой природы, а у дикой природы есть зубы, когти и глаза, и она воняет, как гнилая туша, день пролежавшая на солнце. Я видел только гигантскую черную живую массу на четырех кривых лапах. Она бежала с бешеной скоростью. Дэн и малайцы обменивались жестами и взглядами. Я хотел стать Дэном, хотел овладеть его способностью скитаться по миру и находить общий язык с любым встречным, жаждал обрести его умение с легкостью ориентироваться в любых краях и ничего не бояться. Как сделать, чтобы страх, засевший где-то в животе, превратился в безмятежный покой? Второй малаец, тот, что пониже ростом, заметил на тропе кровь. Кто-то оставил след. Охотник пошевелил предплечьем — не знаю, как он это сделал, но было похоже на движение, свойственное оленям. Выставив назад ладонь, он остановил нас, а сам пошел вперед. Какое-то время мы стояли затаив дыхание, вглядываясь в редеющий кустарник, а потом, по осторожному знаку малайца, двинулись дальше.
Мы шли вперед, словно призраки. Сначала сквозь высокую траву я увидел олениху. Она была далеко, на длинном голом склоне, почти мертвая. Кровавый след тянулся за ней почти до самой тени у подножия скалы, на которую самка сумела всползти. Олениха рухнула в пыль. Вокруг нее расплывалось кровавое пятно, а она безнадежно, но упорно пыталась поднять голову. Потом я увидел дракона: он стоял как раз над нами, чуть сзади, абсолютно неподвижно, на небольшом возвышении, откуда открывался вид на равнину. Расстояние между нами и зверем было не больше ширины палубы. Огромная коричневато-серая тварь, с черными головой и ногами, крупнее тигра в длину, но пониже, хотя мощная грудь и голова были высоко подняты, а сзади виднелся хвост — могучее и неумолимое оружие.
Дракон был прекрасен в своем величии. Лапы его напоминали гигантские ладони, расплющенные и слегка повернутые внутрь; они были покрыты бугорками и снабжены длинными черными серповидными когтями. Он очень походил на ящерицу, но таких ящериц мне еще встречать не доводилось. У Джемрака живали гекконы и хамелеоны, даже ящерицу-ядозуба однажды привезли, но с драконом никого из них и близко нельзя было сравнить. Один размер чего стоил! Грудь, мускулистые лапы. Кожа, подобная древним доспехам, вся в шишечках и шрамах, как уши у бывалого кота, и в то же время дряблая и сморщенная, провисала под животом и шеей. Закрытая пасть была похожа на крокодилью — щель в виде ломаной линии тянулась вдоль нижней челюсти. Желтый раздвоенный язык так и мелькал, то выстреливая наружу, то вновь прячась в пасти.
Дракон принялся медленно поводить головой из стороны в сторону, как змея. Долго ли мы на него смотрели? Наверное, несколько минут.
Спустя какое-то время он перевел взгляд в нашу сторону, но не на нас. У него была широкая плоская морда с большими ноздрями и холодными выпученными глазами, расставленными широко по обеим сторонам головы. Недовольная, сердитая морда. Дракон разинул пасть и показал нам ряд крокодильих зубов, затем отвернулся и двинулся вперед, уже не бегом, а медленно вышагивая, словно смакуя собственный вес. Зверь неторопливо соскользнул с невысокого склона и пересек широкую равнину, двигаясь в сторону умирающей оленихи и опустив голову к земле, похожий на змею, со своим мелькающим языком и плавностью движений. Мы было облегченно вздохнули, но малаец напрягся всем телом и порывистым жестом призвал нас застыть на месте. Дракон сделал несколько неторопливых шагов. Он явно не собирался съесть свою жертву немедленно. Наконец зверь исчез в низких зарослях за пустошью — видно было только острый кончик хвоста.
