11
До смерти Билли Стока я ни разу не видел, как умирают люди. Животные — сколько угодно. Но люди — ни разу. Люди, которых я знал: Билли Сток и мистер Рейни.
Шлюпки подошли ближе друг к другу. Мы зашили старпома в его же одежду — Габриэль, Скип и я. Шили молча. Последний взгляд: раскрытые губы, нахмуренные брови, тень от савана на пол-лица. Посиневшая кожа. Габриэль натянул ткань и сделал несколько стежков своей костяной иглой. Капитан произнес молитву. Дэн и Тим опустили тело в воду.
— Господи, одиннадцать душ, унесенных в бурное море…
В нашей лодке: я, Тим, Дэн, Скип и Габриэль. Во второй — шестеро: капитан, Джон Коппер, Уилсон Прайд, Даг, Саймон и Ян.
Дэн обратился к нам:
— Вы знаете, он все время тайком пил морскую воду. Вот чем это закончилось. Не делайте так, мальчики. Мы еще выпьем с вами чего-нибудь покрепче в Вальпараисо.
Мы продолжали получать свое суточное довольствие. Кружка воды и сухарь. Я пробовал растянуть свою порцию подольше. Такого голода, как вначале, я уже не испытывал, теперь все было иначе. Колики прекратились, но что-то осталось, некий фантом — так, наверное, чувствуют себя те, у кого отрезали ногу: конечности нет, но продолжаешь ощущать, как она болит, чешется и делает все, что должна делать нога. Я отковыривал крохотные кусочки от сухаря и сосал их. «Молодец, очень разумно», — думал я про себя. В отличие от Скипа: тот уминал свою долю в пять минут, а потом собачьими глазами смотрел, как я смакую свою. Тим тоже быстро разделывался с едой, а потом час или два мирно посасывал кожаную ручку весла. — И как тебе? Нравится? — спрашивал я.
— Вполне.
Так время проходило чуть легче. Глаза скользили по палубе в поисках пищи. Дерево? Может, его попробовать? Дерева кругом было завались. Надо будет Дэну сказать. Вдруг что-то получится. Потом кожа — ее у нас тоже хватает. Остались еще ботинки, у Проктора и Дэна, и ремни. Все подмокшие сухари мы съели, но сохранился запас сухих галет и достаточное количество воды. Пока. Что еще? Раковины. Надо будет нырнуть под шлюпку и посмотреть. Но я боялся лезть в воду: чувствовал себя слишком слабым и не был уверен, что смогу забраться обратно. Там, внизу, может быть что угодно. Я закрывал глаза и представлял себе жирные гребешки, белые и оранжевые, уже вынутые из раковин, прилипшие ко дну лодки и раскачивающиеся там, словно цветы, сладкие, как те липкие китайские фрукты, что мы ели… где это было? Мясо. Тушеная жирная баранина с луком и перловкой, как готовила матушка; на поверхности — пленка жира; когда кастрюля подрагивает, дрожит и пленка. Жареная рыба — дымящиеся слои молочно-белой плоти. Толченая репа с тающим кусочком масла. Бекон прыгает и поет на сковородке, рядом возвышается круглый оранжевый купол глазуньи, грудинка уже начинает подгорать. Перловый суп, гусятина под соусом, печенка с луком, вино, пиво, джин, свиной окорок, рубец, гренки и сало. Молочный пудинг миссис Линвер, с толстой коричневой корочкой. Сладкий крем на языке. Чуть запыленные рубиновые ягоды малины. Косточки, застревающие в зубах. Надавишь — брызнет сок. Я снова на лондонской улице, перед витриной кондитерской на Бэк-лейн…
— Это я виноват, — произнес Скип.
Он повторил эту фразу столько раз, что она стала правдой. Да, думали мы. Если бы только он не выпустил дракона. Столько смертей, и во всем виноват Скип. Впрочем, зла на него мы не держали. Какой смысл? Это Бог на всех разозлился. Гром и молнии. Глупые волны. Мы везли чудовище.
— Может, заткнешься наконец? — апатично спросил Тим.
— Прости, — сказал Скип.
Так продолжалось еще три дня, пока капитан Проктор не сообщил, что придется снова сокращать довольствие. Уилсон Прайд засмеялся. До этого мне еще ни разу не доводилось видеть, чтобы наш кок по-настоящему смеялся: он хохотал во весь голос, так заразительно, будто в словах капитана было что-то ужасно забавное. Проктор отдал свой ремень. Мы собрали бесценные щепочки, чтобы развести огонь. Уилсон вырвал пару листов из альбома Скипа, чтобы поддержать пламя, и прокипятил ремень в одном из ведер в небольшом количестве воды: воду надо экономить, осторожно с водой. Запах стоял, как на дубильном дворе. Бермондси посреди океана. Кок сказал, что сам ремень есть не следует, и разлил по кружкам темную, подкопченную, горькую воду. От горячего питья в горле возникло странное ощущение. Вместе с сухарями получилось довольно сытно. Спать после такого ужина было приятно — все потом говорили. Мне было даже уютно. Теплая жидкость задержалась в животе, чудесное чувство облегчения убаюкало меня, и я поплыл по ярким удивительным мирам, которые сотнями рождались один из другого, сливались друг с другом и переплетались, вертясь в бесконечной спирали.
Посреди ночи я проснулся и услышал, как Дэн беседует с Яном. Шлюпки были сцеплены бортами, и собеседники сидели каждый на своей корме.
— Горит прямо, — жаловался Ян.
— Где примерно?
— Здесь.
— А щиколотки как?
— Ужасно.
— Лучше не стало?
— Смотри.
Дэн наклонился. Минутная пауза, затем он тихо произнес:
— Господи Исусе.
— Видишь? — сказал Ян.
— Жаль, Абеля нет. Он разбирался в таких вещах.
— Какой по счету день?
— Сорок седьмой.
— Уверен?
— Уверен.
— Погода вот-вот переменится.
— Господи, хоть бы дождь пошел.
Дождь пошел, но лишь на следующую ночь, и мы наполнили ведра водой и пили. Сначала маленькими глотками, потом жадно хлебали, сколько влезало в глотку. Наконец-то можно попить вволю.
— Хватит, — сказал Дэн и ласково накрыл мою руку своей.
— Видишь, в самый трудный момент всегда происходит что-то хорошее.
Утром мы проснулись от протяжного плача скрипки. Саймон будто царапал смычком по струнам. Звук многострадального инструмента больше не был таким сладостным, как прежде, но в нем осталась странная прелесть, как в охрипшем человеческом голосе. В скрипку что-то попало. Соль, наверное. Соль разъедала все вокруг.
— Эх! — сокрушался Саймон. — Совсем расстроилась.
Дэн потряс меня за плечо:
— Вставай, Джаф.
Я стал таким легким, что мог бы взлететь в небо.
— Вставай, Джаф.
Дэн стянул с меня кусок парусины, которым я укрылся. Солнце ударило прямо в глаза, я на мгновение ослеп.
— Осторожно. — Он подал мне руку.
Я начал подниматься и толкнул Тима.
— Смотри, куда лезешь! — огрызнулся тот.
Я рыгнул, но блевать было нечем. Зрение мое прояснилось.
— Иди сюда, Джаф, — сказал Габриэль, — бери весло.
Я зевнул, отчего все мое тело затряслось, и кое-как встал. Скип сидел рядом и плакал. Его круглую физиономию было не узнать: потемневшая кожа, цвета свиной печенки, прилипла к черепу, но глаза все еще блестели.
