Я заглянул за планширь. Далеко, на красном фоне, темнела капитанская шлюпка. В ней можно было разглядеть сгорбленные силуэты — в преддверии ночи все уже заснули. И никого на вахте. Что-то здесь не так.
Скип больно схватил меня за руку пониже локтя, ногти у него оказались довольно острые.
— Гляди!
Становилось все темнее.
— Нет там ничего.
— А вот и есть.
— Я не вижу. Что там?
Скип что-то видел, в этом я не сомневался. Его ногти впились мне в руку.
— Вот оно! Смотри! Поворачивает голову сюда.
— Пусти! — Я отцепился от него.
— Заткни свой дурацкий рот! — разозлился Тим. — С тебя все и началось, Скип. Ты же сам сказал. Все из-за тебя. Разве нет? А?
Скип закрыл лицо руками.
— Это все ты, ты!
— Мальчики, уймитесь, — приструнил их папаша Дэн.
Капитанские сухари и мясо закончились. Фурункулы начали лопаться, словно маленькие вулканы. Мы ждали, когда умрет Уилсон Прайд. Да, ждали. Все знали, что он — следующий. Вот до чего мы дошли. Считали дни, надеялись, а он метался в сухом поту, пытаясь протолкнуть между губ почерневший язык. Наш корабельный кок, который готовил нам жаркое, пудинг, и перловый суп, и рис, и гороховую похлебку, как это принято у него на родине, добавляя в нее все подряд: или просто немножко соли, редьки, пару веточек какой-нибудь травы, собранной на незнакомом острове, — жарил мелких рыбешек — прямо с внутренностями, хвостами и глазами. Эх, утроба моя ненасытная. Бульон. Горячий бульон, а над ним — ароматный пар. Яркие зеленые листья, оранжевые коренья, на поверхности супа плавают кусочки порея — живая золотистая жидкость.
— Матушка моя готовила такой бульон. Окорок на кости — если удавалось раздобыть. Бобы и горох. Репа. Морковка.
— Ты выпустил дракона, — не унимался Тим, — вот что ты сделал.
— Да! И что?
— Ты. Ты сам сказал. Ты его выпустил.
— Порей, — продолжал я. — Порей — важный овощ. Обязательно нужен порей.
Больше Уилсон ничего не приготовит. Он теперь далеко-далеко. Душа его отправилась в дальний путь, перекинув через плечо котомку. Я пытался объяснить Тиму, как разучился понимать, что правильно, а что неправильно; объяснить, что я лишился всех чувств, что внутри у меня все горит и постоянно крутится и как много мне хочется ему сказать, но я не могу говорить, не могу заставить слова слетать с языка, потому что он стал слишком тяжелым и глупым.
Капитан молча снял нагревшуюся тряпку со лба Уилсона, смочил ее в прохладном море, отжал, встряхнул как следует, расправил и положил обратно.
Уилсон что-то говорил или, скорее, бормотал себе под нос — слов было не разобрать. Толстые губы завернулись внутрь, а глаза — когда он открывал их — смотрели в небо с почти насмешливым выражением.
— Мы с ним до этого дважды вместе ходили, — поделился с нами капитан.
— Правда? — Дэн методично расчесывал коросту, образовавшуюся у него вокруг шеи.
— Саймон, отодвинься в сторону, дай ему место. Скоро все будет кончено.
Саймон отсел. Пришлось подвинуться и Дагу — последнему это далось с трудом: ноги у бедняги страшно распухли. Теперь они уже были цвета подкопченного бекона. От боли Даг поморщился и несколько раз всхлипнул, сдерживая слезы.
Дэн подозвал нас, как наседка своих цыплят.
— Не смотрите туда, мальчики, не надо.
Мы сели с ним на носу.
— Смотрите лучше сюда. Сейчас мы займемся чем-то очень важным. Это приказ. Вы должны вспомнить все слова песни «Табак — индейская трава».
— Я не помню! — принялся отнекиваться Тим.
— Неправда. Напрягись. Помнишь, как бывало на лестнице в Уоппинге?
— Да, но слова я не могу вспомнить.
— Постарайся. А ты, Джаффи?
— Я только первую пару строчек помню.
— Отлично. Вот и начинай.
Табак — индейская трава,
Срезают ее, подрастет едва.
Она захватила нас в плен…
— Там еще что-то было, — напомнил Тим.
Она захватила нас в плен,
И сами мы та-та-та
Подумай об этом, куря табак.
Тим взглянул на Дэна:
— Продолжай, умник.
Дэн тихо запел:
Вот трубка фарфоровая бела,
На радость нам, покуда цела;
Как жизнь сама касаньем руки…
Недолгую паузу заполнил пронзительный стон Уилсона.
— Давай, Тим, — Дэн встряхнул его, — твоя очередь. Смотри на меня. «Как жизнь сама касаньем руки…» Как там дальше?
— Она превращается в черепки… — закончил строчку Тим, и мы втроем затянули в унисон: — Подумай об этом, куря табак.
— Нашли время песни петь, — раздраженно буркнул Габриэль.
— Скип, знаешь эту песню?
Скип отрицательно покачал головой. Глаза у него расширились и стали совсем стеклянными.
— Спокойно, Уилсон, молодец, не обращай внимания, — безучастно произнес капитан.
Уилсон хныкал, как маленький ребенок.
— Смотрите, что у него с горлом! — ужаснулся Даг.
Я повернул голову.
— Джаф! — Дэн взял меня за подбородок и потянул обратно. — Следующий куплет, давай.
— Я не знаю дальше.
— Сосредоточься. Все ты знаешь.
— Не помню.
Раздался звук, будто кто-то откачивал насосом воду.
— Я тебе помогу: «Курильщика трубка внутри грязна, грешной душе…»
Уилсон словно шел ко дну. Горло у него сжималось. Голос вырывался из бездны, глухой животный рев.
— Держись, — уговаривал его капитан.
— Что у него с горлом! — в панике кричал Даг. — Тим, продолжай.
— …сродни она, — произнес Тим.
— Отлично, теперь Джаф!
— Не помню.
— А ты напрягись.
Я не помнил. Что-то про дым и про то, как мы все вернемся в прах, и дальше в том же духе…
— Нагар и пепла на дне чуток, — торжествующе продекламировал Тим, — напоминают жизни итог…
— Ага, точно! — Я тоже вспомнил окончание куплета:
Все мы как есть — воротимся в персть.
Подумай об этом, куря табак.
— Молодцы! Еще один куплет. Давайте, мальчики, шевелите мозгами.
— Дым… — начал я.
Послышались страшные хрипы. Уилсон Прайд задыхался. Звук был такой, будто его тошнило и легкие лезли изо рта наружу.
