— Все время про меня говорит?
— Да уж! Лучший из всех, с кем он плавал! Проходите сюда.
Я вошел в залу, где все стены были завешаны картинами, часами и масками со всех концов света. Из залы открывалась дверь, в которую все время выбегали дети.
— Вам сюда, — сообщила девушка, и я вошел.
В комнате стояли маленькие столики и большие мягкие кресла, одна стена была целиком закрыта стеллажами с книгами, на полу расстелен ковер с розами, а перед камином удобно растянулся большой и важный пес. На окне два неразлучника в клетке сидели бок о бок, оглядывая комнату. Дети шумели, их было много, мальчики или девочки — не помню, но они не обращали на меня никакого внимания, пока не вошел Дэн и не прижал меня к себе, словно давно пропавшего и вновь обретенного сына. Тогда малышня сгрудилась вокруг, сгорая от любопытства, даже пес поднялся со своего места. Странно было видеть Дэна в домашнем окружении. За прошедшие месяцы он успел отрастить настоящую моряцкую бороду.
— Элис! — крикнул он. — Джаффи пришел!
И она вошла, та высокая женщина, которую я видел в то далекое утро в Гренландском доке (запах утреннего воздуха, деготь, пот, эль, мы с Тимом стоим рядом, а Ишбель машет нам с причала в своих красных башмачках и черной шали), и с улыбкой остановилась, чтобы поцеловать меня в щеку.
— Ну наконец-то, — ласково произнесла она, — спасибо, Джаффи, что вернул его домой.
— Все было наоборот, мэм, — пробормотал я, — это он вернул меня домой.
У нее были широкие тонкие губы, черты лица резкие, а от глаз тянулись тонкие морщинки. От нее так и веяло добротой. Темно-карие глаза светились умом и постоянством.
— Что бы ты ни говорил, но ты действительно вернул Дэна домой.
Одна из девочек принесла чай, и я почувствовал себя в центре внимания. Я уже начал привыкать к подобным вещам — мальчик-каннибал. Собрались все восемь детей Дэна: от старшего — медлительного юноши пятнадцати лет, с соломенно-желтыми волосами, до младшего — слюнявого карапуза, сосавшего кулак на коленях у старшей сестры. Они стояли и сидели вокруг и неотрывно смотрели на меня. Я подмигнул одному из них — маленькому мальчику, тот застеснялся и отвернулся. Дэн разогнал детвору, усадил меня в самое большое кресло у камина, сам опустился в кресло напротив и наклонился вперед с усилием, чтобы зажечь спичку о кирпич. Пес задумчиво потерся носом о хозяйское колено, в награду Дэн сурово потрепал его по шее с толстыми мохнатыми складками. Элис налила нам чаю.
— Сахару? — застыла она с ложечкой в руке.
— Три ложечки, пожалуйста.
— Сладким — сладкое, — улыбнулась жена Дэна.
То, как она, садясь, подобрала юбки, как распрямила спину и поднесла чашку к губам изящным движением, напомнило мне танцовщиц, которых я видел в «Гусыне» и в театре «Эмпайр».
Мне хотелось сказать ей: «Ваш муж без конца говорил о вас». Разговоры об Элис даже стали объектом насмешек среди членов команды. Но тут все было непривычно. Я оробел и ничего не мог выговорить. Почему-то мне стало неудобно. Она самым доброжелательным образом расспрашивала меня о матушке и о семье и о том, что я намереваюсь делать дальше, а я рассмеялся и сказал, что выбор слишком велик. Мы еще посидели и поболтали обо всем понемногу и ни о чем, а потом она встала и погнала всех детей прочь из комнаты со словами: «Вам обоим наверняка есть о чем поговорить с глазу на глаз».
— Я велю принести еще чаю? — спросила она, стоя в дверях.
— Лучше бренди, — сказал Дэн.
— Значит, бренди.
Бренди оказался отличный. Мы сидели у камина, курили и потягивали спиртное в полной безмятежности. О чем говорили, я почти не помню.
— Хорошая она, твоя Элис, — сказал я. — Милая.
Дэн кивнул:
— Мне с ней повезло. Даже не знаю почему.
— У тебя много книг.
Он обернулся и посмотрел на полки:
— Естественная история.
Я встал и прошелся вдоль стеллажей. Там были труды Чарльза Дарвина, Альфреда Рассела, Чарльза Лайеля и Томаса Хаксли, хотя тогда я еще не знал этих имен, за исключением Дарвина, чей толстенный фолиант годами красовался в конторе мистера Джемрака в книжном шкафу. Одна из полок была целиком забита собственными альбомами и дневниковыми тетрадями Дэна, которые он привозил из путешествий. Остальную часть библиотеки составляли книги о животных, птицах, рыбах, растениях и о море. Я вытащил один из томов: Одюбон, «Птицы Америки».
[12]
Потрясающие иллюстрации.
— Возьми ее, — сказал Дэн, — не стесняйся.
Книга эта была волшебная — даже на ощупь, а какой от нее исходил запах! Все оставшееся время я держал ее на коленях, поглаживая переплет. Когда я уже стоял на пороге, собираясь уйти, неожиданно вышедшее из-за туч солнце осветило обложку.
— Решил вернуться в море, — сообщил я Дэну.
Тот кивнул:
— Сейчас, наверное, для тебя это будет лучше всего. Море дает возможность хорошенько подумать.
Я указал на книгу:
— Буду ее беречь.
— Иди давай. — Дэн легонько подтолкнул меня.
Я дошел до дока «Виктория», осмотрелся, навел справки у рабочих, нашел корабль, готовый к отплытию в Испанию, и записался в команду. Когда я сообщил об этом матушке, она дала мне пощечину.
— Да как ты посмел! — воскликнула она. — Как ты мог так со мной поступить!
— Матушка, — на глазах у меня выступили слезы, — молния в одно и то же место дважды не бьет.
— Откуда тебе знать?
— Подумай сама: меня завтра может кеб переехать. Отнесись к этому разумно.
— Ты про разум мне ничего не говори, — ответила она, и на мгновение я пожалел о принятом решении, но было уже поздно — до отхода судна оставалось два дня.
— Мам, — я положил руки ей на плечи, должен же я чем-то заняться. Испания совсем рядом. В море я смогу как следует обо всем подумать.
— Ну конечно, — с горечью возразила матушка, — а там ты чем занимался все эти месяцы? — Она возвела глаза к потолку.
Но успокоилась она, как всегда, быстро и принялась хлопотать вокруг меня, посадила за стол, принесла суп и хлеб. Больше она ни слова не сказала о своем нежелании отпускать меня в море.
Свистать команду наверх —
Завтра выходим в море,
В слезах оставив в порту
Бетси, Мэри и Молли.
Напрасно рыдать обо мне:
