Я сидел у Джемрака в комнате с безмолвными птицами и рисовал. На страницах моего альбома птицы были свободны. Я рисовал каждой какой-нибудь фон: озера, в которых отражались замки, кудрявые кроны деревьев, горы, похожие на вулканы. Я видел бамбуковые домики для певчих птиц на островах Флорес и Сумба, клетку, похожую на кукольный дом, в Патагонии и другую, напоминавшую бриллиант, в Александрии. Попадались мне и стеклянные клетки, и клетки из слоновой кости. Храмы и дворцы, бочки и колокола, шестиугольники, восьмиугольники, купола.
У Джемрака клетки были похожи на тюрьмы. Я представлял себе, как сидящие в них пернатые бедолаги свободно летают в серых графитных пространствах, созданных моим карандашом, и вспоминал человека с белесыми глазами, мастерившего бамбуковые дворцы, терпеливо вбивавшего деревянные колышки. «Бедняги, — думал я, теперь вы здесь, и назад дороги нет. Я сделаю вам отличные домики». И я рисовал клетки: со снимающимся верхом или с дверцами сбоку. Просторные. С насестами для сна. Между ними можно сделать лестницы, это птицам понравится.
В голову пришла мысль: почему бы не сделать магазин, где все птицы смогут свободно летать? Вроде птичьего двора. Крытый стеклянной крышей сад с беседкой и растениями, которые можно выращивать в помещении. Как у богатых, только это будет магазин, куда люди смогут зайти и купить птицу. Можно сделать даже настоящий лес: пусть там будут скалы, ручьи, реки, рыбы, птицы и даже какие-нибудь мелкие животные: полевки, сони и тому подобные, и пусть все живут на свободе. Водопады и бассейны. Деревья.
Люди будут готовы заплатить за то, чтобы войти туда и побродить полчасика по Эдему. Где фонтаны бьют и радость вечно длится. Беседки для отдыха. Висячая тропа, соединяющая верхушки деревьев. Зеленые и желтые попугаи, перелетающие с ветки на ветку.
— Так никогда не заработаешь, — сказал Джемрак, когда я показал ему свои наброски.
Из Нориджа только что прибыл груз канареек, волнистых попугайчиков и ящериц. Работники разгружали клетки и переставляли астрильдов на уровень или два выше, чтобы освободить место.
— А вот клетки симпатичные, — заметил он, перелистывая страницы. — Их, наверное, получится продавать.
Время от времени я люблю принять чуть-чуть лауданума. Или выпить немного абсента с сахаром. Они окутывают мое сознание легкой дымкой сна. Время от времени. Сны, конечно же, нереальны, но очень убедительны. Они порождают чувства, из-за них все выглядит иначе на следующий день. Так, например, штрихуя шейку чижа, я внезапно увидел лицо Скипа и понял, что вчера он приснился мне и что именно из-за этого сегодня утром я проснулся со странным ощущением слабости.
Я видел его до боли отчетливо. Как в самый первый день нашего плавания, когда мистер Рейни отвесил ему затрещину. Я испугался мистера Рейни. История повторялась снова, и так без конца. Потом, будто во сне, я сидел у Джемрака, курил сигару и лениво делал наброски с тукана Чарли, а мистер Джемрак рассказывал мне, что дела идут хорошо. Мистер Фледж отказался от идеи заполучить дракона. Теперь ему хотелось белого медведя. «Не желаешь ли прокатиться в Арктику, Джаф?» — спросил Джемрак, и мы оба засмеялись. Он поведал мне также о том, что художник Россетти хотел завести слона, чтобы тот мыл ему окна, но денег не хватило. Пришлось довольствоваться совами. Совами, зимородком-хохотуном, сурком и вомбатом. И в этот же день Джемрак сообщил мне, что помещение, которое служило Альберту складом, больше ему не нужно, и еще сказал, что поможет мне с задатком.
У меня были отложены деньги, я чувствовал в себе силы.
Так я сошел на берег и в море больше не выходил. Но оно не отпускало меня. Море звало, стонало, снилось мне день и ночь, пульсировало, как сердце, во всем, что меня окружало, даже когда я спал или создавал свой волшебный лес. В моем распоряжении оказались два этажа, соединенные приставной лестницей, и задний двор. Жил я наверху, а на первом этаже устроил мастерскую. Я обнаружил у себя неплохие способности. Первая клетка, которую я сделал, была круглая, на восьми ножках, высотой пять футов, с куполом. Верхушку ее украшал резной орел, внутри была устроена решетка для вьющихся растений. Кроме того, я поместил внутрь жердочки, насесты, зеркала и фарфоровые мисочки для корма с голубыми узорами — их можно было задвигать внутрь и вытаскивать обратно, а внизу приделал выдвижной поддон. В клетке я поселил десять коноплянок, которые, судя по всему, остались довольны новым жилищем. Потом я приручил галчонка — это довольно просто. Угадайте, как я его назвал? Джеком. Галчонок пристрастился сидеть у меня на плече, когда я работал, и покусывать меня за ухо. Я мастерил клетку за клеткой, все разные и довольно просторные куполообразные, квадратные, в форме фонарика. Вскоре дело пошло.
Клетки я продавал в лавке, а позади нее устроил мастерскую. Одна клетка получилась в форме шара, другая была похожа на огромную тыкву. Я выстроил голубятню, птичник для жаворонков и щеглов, покрыл весь двор сверху сеткой, выложил дерном и засадил кустами.
Постепенно я превратился в затворника.
Я изучал «Изменение животных и растений в домашнем состоянии» Дарвина, «Естественную историю миротворения» Якоба Геккеля и занимался птицами со всего мира. По вечерам голуби вздыхали в своих гнездах. В какой-то момент я узнал, что Ишбель разорвала помолвку и живет теперь в районе Олдгейт, но наши пути уже давно не пересекались. Она была далеко — часть прошлой жизни. «Надо бы сходить проведать ее», — думал я, но ничего не предпринимал, только строил планы и придумывал, как их обойти. «Захотела бы сама бы пришла», — рассуждал я. Меня интересовали только я сам и мои птицы: вместе нам удалось обрести некий покой. Я боялся, что стоит мне увидеть ее — и вся старая, с трудом преодоленная боль вырвется наружу. Боялся, что посмотрю ей в лицо — и увижу черты ее брата, и то немыслимое, что я совершил, навеки оттолкнет нас друг от друга. Мы теперь были взрослые, совершенно другие люди. Все это было слишком тяжело и опасно. Мои рассуждения сводились исключительно к перемалыванию впечатлений и не доходили до принятия решений. Я таскал камни, собирал муравьиные яйца для соловьев, смешивал горох, семена мха, патоку и свиной жир, перетирая их в пасту для жаворонков. Сердце ныло, по ночам я смотрел в небо и вспоминал совсем другие звезды — такие, какими они были в море. Я спрашивал у этого неба: прощен ли я?
Слышали бы вы моих соловьев! В пучине ночи, в самом занюханном уголке Рэтклифф-хайвей они поют, словно ангелы. Вот уж действительно высочайшее блаженство. Они поют мне о том, что все будет хорошо, и все будет хорошо, и все что ни есть будет хорошо
[14]
(видите, Джаффи Браун стал вполне начитанным человеком), и все же я знаю: тигриная пасть ждет меня. Что бы ни случилось, что бы мы ни говорили, тигриная пасть ждет нас всех. Каждое мгновение дает нам последнюю возможность насладиться отпущенным временем. Сам не знаю, как я доплыл до этой скалы. На ветку вишни прямо передо мной садится канарейка ярко-желтого цвета.
