Когда я увидел ее в очередной раз, на плече у нее сидела канарейка с блестящей спинкой. Помню, дело было у Джемрака: странно, ведь она к нему уже давно не ходила. Я заглянул, чтобы взять немного льняного семени и рапса для корма, а она сидела в конторе с канарейкой на плече и вомбатом на руках. Прическа, лицо накрашено — будто на работу собралась. Увидев меня, Ишбель улыбнулась::
— Привет, Джаффи.
И что-то поднялось, точно занавес.
— А ты что здесь делаешь? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно бодрее.
— На вомбата пришла посмотреть, — ответила Ишбель, глядя на мохнатое создание.
Мистер Джемрак поднялся из-за стола:
— Бедняга, долго не протянет.
— Почему? Болен чем-то?
— Пока нет. — Посмеиваясь, он ткнул его пальцем в живот.
— Мне нравятся вомбаты, — сказала Ишбель.
— Не везет ему с животными, — Джемрак то открывал, то закрывал жалюзи. — Россетти, художнику. Из последнего своего приобретения он сделал чучело, которое теперь стоит у него в прихожей.
— Ну, этому-то не суждено стать чучелом. Правда, пупсик?
Ишбель поднесла вомбата к своему лицу, словно младенца, поцеловала добродушного зверька — с виду он был похож на медвежонка со слишком большой головой и черными бусинками глаз — и снова усадила его к себе на колени. Зверек сидел, точно Будда, созерцая окружающий мир.
— У тебя канарейка на плече, — произнес я. Во рту вдруг пересохло.
— Выросла, наверное. — Ишбель улыбнулась, покачивая вомбата на руках. Шляпка у нее была поношенная.
— Мистер Джемрак, снимите, пожалуйста, птичку, — попросила она, — а то вдруг нагадит мне на спину.
Джемрак перегнулся через стол и взял канарейку себе на палец.
— Хорошая партия пришла.
Я вышел во двор и наполнил мешок кормом. Неожиданная встреча несколько взволновала меня. Я даже подумал, что не буду возвращаться в контору, а просто выйду со двора, отправлюсь домой и сделаю вид, будто ничего не произошло. Но ноги сами понесли меня обратно. Я облизал губы и спросил у Ишбель:
— Чем сейчас занимаешься?
— Все тем же. Всем понемножку.
— А, ясно… — Пауза.
— Ну… — вомбат зарылся носом ей под руку, — а ты как поживаешь, Джаффи? Говорят, ты устроил себе премилый птичник.
— Что-то в этом роде, — подтвердил я.
— Царство покоя, — высокопарно провозгласил Джемрак.
— Можно мне посмотреть? — поинтересовалась Ишбель. — Ты ведь сейчас обратно пойдешь?
— Если хочешь — конечно, — ответил я, и где-то внутри у меня забилось: «Берегись, берегись, берегись!»
— Вот и славно! — Она рассмеялась, вскочила и передала вомбата мистеру Джемраку.
Мы оставили беднягу на произвол судьбы, и Ишбель отправилась ко мне в лавку.
— Смешно, правда? Ты теперь выше меня, — сказала она.
— На голову, по крайней мере.
Ишбель просунула руку мне под локоть — совсем как тогда, словно мы вернулись в те давние времена и ничего с тех пор не произошло. Зачем она это делает? Может, это что-то означает? Я шел быстро. Время от времени Ишбель делала несколько торопливых шагов, чтобы не отставать от меня, и, когда я опускал взгляд вниз, вид ее старых, истертых башмаков наполнял мое сердце такой нежностью, что я был готов заплакать.
— Далеко еще? — спросила она. — Мне через двадцать минут надо быть на работе.
— Недалеко. Видишь желтую вывеску?
Джек уселся мне на плечо, как только я открыл дверь. Завидев хлопающий крыльями яростный черный комок, Ишбель с криком отскочила.
— Вот мы и пришли, — с гордостью сообщил я.
Она рассмеялась:
— И это все твое? Все-все?
Я снова почувствовал себя виноватым за то, что выжил, за все, что у меня есть. Но она не думала сделать мне больно: легко и бесшумно порхала по лавке, восхищаясь всем — клетками, длиннохвостыми попугайчиками, большим какаду, яванским воробьем, моими рисунками, развешанными повсюду. «Вот это мило», — повторяла она, а когда мы вышли во двор, захлопала в ладоши, воскликнула: «Какая красота!» — и побежала по одной из посыпанных гравием дорожек, повернулась, прибежала обратно. Я разбил во дворе рокарий, и повсюду цвели колокольчики. Вокруг заливались коноплянки.
— А где ты теперь живешь? Как у тебя там? — спросил я.
— Ужасно, — ответила Ишбель. — Воняет жутко. — Она стояла у двери, рядом со мной. — Смотри-ка, эта птица такого же цвета, как и твои волосы. Чудесно смотритесь вместе.
— Тебе не слишком тяжело со мной? — вырвалось у меня.
Ишбель вдруг посерьезнела, положила ладони мне на плечи и посмотрела прямо в глаза:
— Ты так думаешь?
— Я не знаю, что думать.
Она не отводила взгляд, и мои глаза начали наполняться слезами.
— Я каждый день благодарю Бога за то, что ты вернулся, — быстро проговорила она, повернулась и торопливо зашагала к входной двери.
— Куда ты? — Я рванулся за ней.
— Мне пора на работу. — Ишбель открыла дверь и обернулась.
На улице смеркалось.
— Но ты ведь вернешься?
— А ты как думаешь? — Она улыбнулась. И ушла.
В полночь Ишбель вернулась, смыв с лица краску, похожая на ту девочку, что бегала вместе со мной и с братом по лондонским докам. Больше она не уходила.
17
Все это было давным-давно.
Теперь дела обстоят совсем иначе. Можно купить фрукты в запаянной банке и мясо из Америки; район Рэтклифф-хайвей считается вполне приличным — теперь эти края называют восточной частью округа Сент-Джордж, но местные по-прежнему называют их Хайвей и, смею предположить, не откажутся от этого имени. Многие злачные места позакрывали, а весь район отсюда до доков основательно расчистили. Нет больше Моста вздохов, откуда прыгали в реку те, кто хотел свести счеты с жизнью, и трактира «У Менга» со стариком-китайцем у дверей тоже нет, и «Матроса» давным-давно закрыли. Правда, кое-какие заведения из прежних еще работают. Не то чтобы я часто в них бывал. Слишком много дел. Пятый десяток маячит на горизонте, точно буря на море. Синяк у меня на предплечье никогда не рассосется. Намедни вечером я мельком увидел свое отражение в зеркале, и оно настолько было не похоже на меня, что я замер. Глядя на лица друзей, я замечаю, что они тоже меняются — как улицы вокруг.
Порой, идя по улице, я забываю, где нахожусь. Но окружающие звуки возвращают меня к реальности. Тут неподалеку есть один паб. Когда я плавно дрейфую навстречу собственному сознанию, шум и песни, звучащие в этом пабе, доносятся до меня издалека, сквозь зияющую пустоту, словно силуэт корабля, проступающий через пелену тумана. Дорогой сердцу гомон по-прежнему оживляет темное пространство ночи, как бы далеко я ни заплыл в своих мечтаниях, — и это меня успокаивает. По-вашему, мне давно пора осознать, что я вернулся. Однако сон по-прежнему смущает меня. Стоит сознанию провалиться в эту бездонную пропасть, как оно разбивается, точно елочный шар, на миллионы мельчайших осколков, и все мои «я» вырываются наружу: плачущий младенец, мальчик из сточной канавы, подметальщик в зверинце, подросток, ушедший в море, юноша, который вернулся домой, взрослый мужчина. На возвращение к себе сегодняшнему уходит немало времени. Находясь в этом промежуточном состоянии, я иногда не знаю, где вынырну. Я плыву, беспомощный, в бормочущей утробе, ожидая возможности выбраться на поверхность. Русалки берут меня за руки, целуют в губы. Мой тигр забирает меня к себе в пасть, снова приходит за мной, переносит с места на места, нечаянно роняет. То здесь, то там. Не важно где. Меня несут. Это я. Несут. Я все еще младенец.
