Когда мы уже выходили из кустов, услышали отдаленные голоса. Наконец-то мы добрались до лесной поляны, освещенной рассеянным сиянием — возможно, лучинами или, скорее, светлячками, которые волнообразно двигались у самой поверхности земли и излучали слабый серебристый свет, — как будто горела какая-то летучая субстанция, холодная с химической точки зрения, заключенная в мыльные пузыри, которые витали над травой. Алье попросил нас остаться на месте, под прикрытием кустов, и не подавать признаков жизни.
— Скоро сюда прибудут жрицы. Друидессы. Они будут взывать к великой космической богоматери Микиль, известной в христианстве как святой Михаил. И не случайно этот святой — ангел, а значит андрогин, который мог занять место женского божества…
— А откуда они должны прибыть? — шепотом осведомился Диоталлеви.
— Из разных мест: из Нормандии, Норвегии, Ирландии… Сегодня особенное событие, а местность благоприятна для проведения обрядов.
— Почему? — спросил Гарамон.
— Потому что одни места магические, а другие нет.
— Но кто они… в повседневной жизни? — допытывался Гарамон.
— Люди. Секретари-машинистки, страховые агенты, поэтессы. Люди, которых, встретив завтра, вы можете не узнать.
Мы увидели небольшую группу людей, готовящихся к выходу на середину поляны. Я понял, что тот холодный свет исходил от маленьких фонариков, скрытых в ладонях жриц, а поскольку поляна лежала на вершине холма, то создавалось впечатление, будто они светят над самой поверхностью земли; издали я увидел, как жрицы, подходя со стороны долины, появлялись на противоположном конце поляны. На них были белые туники, развевавшиеся на легком ветерке. Они стали в круг, а на середину вышли три жрицы.
— Это три hallouines из Лизье, Клонмакнуа и Пино Торинезе, — пояснил Алье.
Бельбо поинтересовался, почему именно из этих мест, но Алье лишь пожал плечами.
— Тише, подождите. В трех словах мне не объяснить значение обряда и иерархию нордической магии. Вам придется довольствоваться тем, что я успеваю сказать. Если я не даю более пространных пояснений, то потому, что сам не знаю… или не могу вам это открыть. Я должен почитать обет молчания…
В самом центре поляны я заприметил груду камней, по своей форме напоминавшую, хотя только в общих чертах, дольмен. Возможно, эти глыбы и определили выбор места для проведения обряда. Одна из трех жриц поднялась на дольмен и подула в трубу. Эта труба, по сравнению с инструментом, который мы видели несколькими часами раньше, еще больше походила на горн для триумфального марша Аиды. Однако из нее раздался приглушенный, мрачный звук, который, казалось, долетал откуда-то издалека. Бельбо взял меня за локоть:
— Это же настоящая рамсинга тугов под священным баньяном…
В ответ я поступил совершенно неделикатно. Я не сразу понял, что он шутит для того, чтобы не вызывать других аналогий, и бросил щепоть соли на его рану:
— Конечно, генис был бы менее волнующим.
Бельбо утвердительно кивнул.
— Потому-то я и стою здесь, что не хочу генис. — Не знаю, может, именно в этот вечер он стал улавливать связь между своими видениями и тем, что случилось с ним за последние месяцы.
Алье не слышал наш разговор, но заметил, что мы перешептываемся.
— Это не сигнал и не предупреждение, — сказал он, — а определенного вида ультразвук, позволяющий установить контакт с подземными волнами. Видите, жрицы взялись за руки и стали в круг. Они таким образом создают некий живой аккумулятор, который принимает и концентрирует теллурические вибрации. Сейчас должно появиться облако…
— Какое облако? — шепотом спросил я.
— По традиции называется зеленым облаком. Немного терпения…
Я не был готов к появлению никакого зеленого облака. И вот совершенно неожиданно с земли поднялась шелковистая дымка, которую можно, было бы назвать облаком, будь она однообразной и более плотной. Однако она состояла из отдельных хлопьев, которые скреплялись в какой-то определенной точке, а затем, подхваченные дуновением ветра, взлетали, словно клубы сахарной ваты, проплывали в воздухе и снова сбивались в ком на другом конце поляны. Это было необыкновенное зрелище: иногда хлопья появлялись где-то на фоне дерева, иногда все терялось в бледноватом тумане, потом вдруг в центре поляны поднимался клуб дыма, скрывая от нашего взгляда все, что там происходило, и оставляя видимыми только край поляны и небо, где по-прежнему светила луна. Движения хлопьев были резкими, неожиданными, словно они повиновались какому-то капризному дуновению.
Сначала я подумал, что это могут быть химические штучки; затем, поразмыслив, решил, что на высоте в шестьсот метров вполне реальны настоящие облака. Они были предусмотрены ритуалом, призваны? Вполне вероятно, что нет, возможно, жрицы вычислили, что на такой высоте при благоприятных обстоятельствах у самой земли могут образовываться эти величественные облака.
Трудно было не восхищаться великолепием зрелища, тем более что одеяния жриц сливались с белизной дымки и их силуэты то появлялись, то исчезали в этой молочной субстанции, словно поглощались ею.
Наступил момент, когда облако заняло весь центр поляны, а одинокие клубящиеся шары, удлиняясь, взлетали вверх и почти полностью закрывали луну, при этом, впрочем, не превращая поляну, которая оставалась светлой по краям, в мертвенно-белую пустыню. И вдруг мы увидели, как от облака отделилась друидесса и, вытянув вперед руки, с криком бросилась к лесу; я даже подумал, что она обнаружила нас и теперь старается обратить на нас свое проклятие. Однако в нескольких метрах от нас она неожиданно изменила направление и принялась бегать вокруг белого пятна, затем исчезла в облаке с его левой стороны, чтобы через несколько минут возникнуть с правой, и опять она пробежала так близко от нас, что я смог разглядеть ее лицо. Это была сивилла с большим дантевским носом над тонким, словно расщелина, ртом, раскрывавшимся будто морской цветок, беззубым, если не считать двух резцов и нарушающего симметрию клыка. Глаза ее были быстрые, хищные, с пронизывающим взглядом. Мне послышалось или показалось — и на этот образ накладываются другие воспоминания, — что вместе с серией слов, произнесенных на языке, который я принял за гаэльский, я услышал пару заклинаний по-латыни, нечто вроде «о pegnia (oh, е oh! intus) et eee uluma!!!», и неожиданно облако почти полностью растаяло, поляну опять залил яркий свет, и я увидел, что ее оккупировало стадо приземистых свиней с ошейниками из недозрелых яблок. Друидесса, которая играла на трубе, все так же стояла на дольмене, потрясая ножом.
— Пошли, — сухо бросил Алье — Это все. — Слушая его, я заметил, что облако нас полностью окутало, я уже почти не видел моих спутников.
— Как это, все? — послышался голос Гарамона. — Похоже, что самое интересное только начинается!
— Это все, что можно вам видеть. Остальное — исключено. Давайте уважать обряд. Пошли.
Я вошел в лес, и тут же меня обволокла окружающая нас влага. Мы шли, дрожа от холода, скользя по настилу из гнилых листьев, тяжело дыша, не разбирая пути, словно солдаты обратившейся в бегство армии. Мы добрались до дороги. Через два часа можно было уже быть в Милане. Садясь в машину Гарамона, Алье на прощание сказал:
