Рут была достаточно хороша знакома с повадками левшей, чтобы сочинить достоверную историю.
Они ехали в пробке по Южной Стейт-парквей недалеко от поворота в аэропорт, когда Рут решила, что победы, которую она одержала над отцом, ей недостаточно. Пятнадцать или больше лет каждый раз, когда они ехали куда-нибудь вместе, за рулем обычно сидела Рут. Но не сегодня. В Сагапонаке, когда она засовывала три своих места в багажник, отец сказал ей: «Давай лучше поведу я, Рути. Я вижу двумя глазами».
Рут не стала спорить. Если за рулем сидел ее отец, она могла говорить ему что угодно, а он не смог бы посмотреть на нее, во всяком случае во время езды.
Рут начала с рассказа о том, как ей понравился Эдди О'Хара, потом сказала, что ее мать подумывала о том, чтобы уйти от Теда до гибели мальчиков, а вовсе не Эдди подсказал ей эту мысль. И еще Рут сказала отцу, что ей известно — это он запланировал роман ее матери с Эдди; он их свел, понимая, как чувствительна может быть Марион к мальчику, который напоминает ей Томаса и Тимоти.
— Рути, Рути… — начал говорить ее отец.
— Смотри на дорогу и в зеркало заднего вида, — сказала она ему. — Если тебе одна только мысль придет в голову — посмотреть на меня, останови машину — за руль сяду я.
— Твоя мать все время находилась в депрессии и знала об этом, — сказал ей отец. — Она знала, что окажет на тебя жуткое влияние. Это ужасно для ребенка — когда один из родителей постоянно находится в депрессии.
Разговор с Эдди очень много значил для Рут, но все, что сказал ей Эдди, не имело никакого значения для ее отца. Может быть, именно поэтому ей особенно хотелось причинить боль отцу, когда она начала рассказывать ему про Скотта Сондерса.
Будучи опытной романисткой, Рут ввела отца в эту историю с помощью ложного хода. Она начала со своей встречи со Скоттом в маршрутке, а потом перешла к их последующему матчу.
— Значит, вот кто поставил тебе синяк! — сказал отец. — Меня это ничуть не удивляет. Он носится по всему корту, и у него слишком далекий замах — типичный теннисист.
Рут рассказывала свою историю шаг за шагом. Дойдя до эпизода, когда она показала Скотту поляроидные снимки в нижнем ящике стола отца, Рут заговорила о себе в третьем лице. Отец не догадывался, что Рут знает об этих фотографиях, не говоря уже о ящике в ночном столике, в котором лежали презервативы и смазка.
Когда она дошла до рассказа о своем первом сексуальном контакте со Скоттом и о том, как Скотт вылизывал ее, а она надеялась, что отец вернется домой и увидит их через открытую дверь в его спальню, Тед оторвал глаза от дороги — пусть всего и на долю секунды, — чтобы посмотреть на нее.
— Давай-ка лучше притормози и пусти меня за руль, папа, — сказала ему Рут. — Один глаз, смотрящий на дорогу, все же лучше, чем два, смотрящие в сторону.
Он смотрел на дорогу и в зеркало дальнего вида, а она продолжала свою историю. Креветки по вкусу были мало похожи на креветки, и ей не хотелось заниматься сексом во второй раз. Первая большая ошибка состояла в том, что она слишком долго каталась на Скотте. «Рут ему все мозги вытрахала», — так она это сформулировала.
Когда она дошла до рассказа о телефонном звонке и о том, как Скотт Сондерс вошел в нее сзади (хотя она и предупредила его, что не любит так), ее отец снова оторвал глаза от дороги. Рут разозлилась на него.
— Слушай, па, если ты не можешь сосредоточиться на дороге, значит, ты никудышный водитель. Съезжай на обочину — я сяду за руль.
— Рути, Рути… — только и мог сказать он.
Он плакал.
— Если ты так расстроен, что не видишь дороги, это еще одна причина пустить за руль меня, па.
Она рассказала, как стукалась макушкой об изголовье кровати и как ей поневоле пришлось прижиматься к нему ягодицами. А потом — как он ударил ее (не ракеткой для сквоша). («Рут решила, что это был удар несогнутой левой рукой — она даже не заметила, как это случилось».)
Она свернулась калачиком и только надеялась, что он не будет бить ее еще. Потом, когда голова у нее прояснилась, она спустилась по лестнице и нашла ракетку Скотта. Первым ударом она вывела из строя его коленку.
— Это был низкий удар слева, — объяснила она. — Естественно, ребром.
— Значит, сначала коленку? — прервал ее отец.
— Коленку, лицо, оба локтя, обе ключицы — в таком порядке, — сказала ему Рут.
— Он не мог идти? — спросил ее отец.
— Он не мог ползти, — сказала Рут. — Идти он мог, хромая.
— Господи, Рути…
— Ты видел знак — съезд в аэропорт? — спросила она его.
— Да, видел, — сказал он.
— По тебе не похоже, что видел, — сказала ему Рут.
Потом она сообщила ему, что ей до сих пор больно писать и у нее боль в новом месте — где-то внутри.
— Это пройдет, я уверена, — сказала она, оставляя третье лицо. — Нужно только помнить, что мне нельзя в этом положении.
— Я убью этого сукина сына! — сказал ей отец.
— Не стоит беспокоиться! — сказала Рут. — Ты можешь по-прежнему играть с ним в сквош — когда он снова будет в состоянии бегать. Он довольно средний игрок, но для тебя это будет неплохой разминкой — потренироваться с ним можно.
— Он фактически тебя изнасиловал! Он тебя ударил! — закричал ее отец.
— Но ведь ничего не изменилось, — гнула свое Рут. — Ханна по-прежнему моя лучшая подруга. Ты все еще мой отец.
— Хорошо, хорошо — я тебя понял, — сказал ей отец.
Он попытался вытереть слезы с лица рукавом своей старой фланелевой рубашки. Рут любила эту рубашку, потому что отец носил ее, когда она была маленькой девочкой. Она с трудом удержалась — не сказала ему, чтобы он держал баранку двумя руками.
Вместо этого она напомнила ему, каким рейсом улетает и какой терминал ему нужно искать.
— Ты ведь видишь, да? — спросила она. — Это «Дельта».
— Вижу, вижу. Я знаю, что «Дельта», — сказал он ей. — И я понял, что ты хочешь сказать. Понял.
— Не думаю, что ты когда-нибудь сможешь понять, — сказала Рут. — Не смотри на меня — мы еще не остановились! — пришлось ей напомнить ему.
— Рути, Рути… Прости меня, прости…
— Ты видишь, где тут написано «Вылеты»? — спросила она его.
— Да, вижу, — сказал он.
Точно так же он сказал ей: «Хорошая работа, Рути», когда она побила его в этом треклятом сарае.
Когда ее отец наконец-то остановил машину, Рут сказала:
— Хорошая езда, папа.
Если бы она знала, что это их последний разговор, она, наверно, попыталась бы помириться с ним. Но она видела, что на сей раз действительно одержала над ним победу. Ее отец потерпел слишком тяжелое поражение, чтобы можно было поднять ему настроение, просто сменив тему. И потом, боль в новом месте по-прежнему беспокоила ее.
