В одной руке он держал кассету с проявляющимся снимком, размером с почтовый конверт. Секунд через двадцать — двадцать пять убийца открыл пленку, потом подошел к окну и чуть раздвинул шторы, чтобы можно было оценить качество фотографии в естественном свете. Фотография, казалось, вполне удовлетворила его. Вернувшись к минетному креслу, он засунул камеру назад в портфель, а на фотографию осторожно нанес вонючее поляроидное покрытие, потом помахал ею в воздухе, чтобы просушить.
В дополнение к своему посипыванию, которое стало заметно тише, убийца принялся напевать себе под нос какую-то неопределенную мелодию, словно готовя сэндвич, который с удовольствием намеревался проглотить в одиночестве. Продолжая помахивать уже сухой фотографией, он подошел к входной двери, проверить, как она отпирается, и, чуть приоткрыв ее, выглянул на улицу. К ручке и запору он прикасался через рукав своего плаща, чтобы не оставлять отпечатков.
Закрыв дверь, убийца увидел роман Рут Коул «Не для детей» на столе, где проститутка оставила ключи. Он взял книгу, перевернул ее, посмотрел на портрет автора. Потом, не прочтя ни слова, открыл книгу в середине и вложил фотографию между страницами. Он сунул роман Рут в портфель, но, когда он поднял его с минетного кресла, тот раскрылся. Торшер был выключен, и потому Рут не смогла разглядеть, что выпало на ковер, но убийца опустился на четвереньки и принялся поднимать разлетевшиеся предметы и возвращать их в портфель, сипя сильнее обычного; когда он снова встал и теперь уже надежно застегнул портфель, сипение вырывалось из него высокими хрипами.
Убийца в последний раз оглядел комнату. К удивлению Рут, он больше не посмотрел на Рои, словно проститутка теперь существовала только на фотографии. После этого так же быстро, как и убил ее, крот с землистого цвета лицом вышел на улицу. Он открыл дверь, не помедлив ни секунды, чтобы посмотреть, не идет ли кто по Бергстрат и не стоит ли в открытых дверях проститутка из соседней комнаты. Прежде чем закрыть дверь, он поклонился, словно сама Рои провожала его и стояла чуть в глубине комнаты. Прикасаясь к двери, он снова делал это через рукав.
Правая нога Рут затекла, но она еще минуту-другую прождала в стенном шкафу — кто знает, может, убийца надумает вернуться. Потом Рут, едва не упав, перешагнула через туфли и вышла из шкафа; она уронила свою сумочку, которая, как и всегда, была расстегнута, а потом в полутьме долго шарила руками по ковру в поисках того, что могло выпасть на пол. Она чувствовала, как важно вернуть все обратно в сумочку (или все, на чем значится ее имя). На коврике рука Рут наткнулась на какой-то тюбик или что-то в этом роде, правда слишком крупный, чтобы быть ее губным блеском, но она все равно сунула тюбик себе в сумочку.
В пару к тому, что позднее представлялось ей позорной трусостью (ее малодушная неподвижность в стенном шкафу, где Рут поразил страх), теперь она проявила трусость другого рода: Рут уже заметала следы, жалея, что оказалась здесь, и одновременно делая вид, будто ее здесь никогда не было.
Рут не могла заставить себя в последний раз взглянуть на Рои. Она, в отличие от крота, остановилась у двери, ведущей на улицу, приоткрыла ее и целую вечность ждала, когда уйдут из своих дверей все другие проститутки и на Бергстрат не будет прохожих. И тогда Рут быстро вышла в едва сгущающиеся сумерки — время, которое она так любила в Сагапонаке и которое здесь было насыщено лишь промозглостью уходящего осеннего дня. Кто заметит, что Рои не забрала из школы свою дочку, спрашивала себя Рут.
В течение десяти, может быть, двенадцати минут Рут пыталась убедить себя, что не убегает сломя голову; столько времени ей понадобилось, чтобы дойти до Вармусстрат, где располагался полицейский участок района де Валлен. Когда она снова оказалась в квартале красных фонарей, шаг ее заметно замедлился. Она не подошла к двум первым увиденным ею полицейским — это были конные полицейские, высоко возвышавшиеся над ней. И, оказавшись у дверей полицейского участка в доме № 48 на Вармусстрат, Рут не смогла заставить себя войти внутрь. Она обнаружила, что возвращается в свой отель. Ей стало приходить в голову, что она не только отчаянная трусиха, но еще и никудышный свидетель.
Нет, вы посмотрите только на нее — всемирно известная романистка с ее одержимостью деталями, наблюдая за проституткой с клиентом, не ухватила самую важную из всех деталей. Она бы никогда не смогла опознать убийцу, да и описать его вряд ли сумела бы. Она специально не смотрела на него! Его словно бы рудиментарные глаза, которые с такой силой напомнили ей человекокрота, вряд ли можно было считать какой-то особой приметой. Больше всего в убийце Рут запомнилось то, что было в нем обычного, — его плешь.
Сколько в мире плешивых бизнесменов с большими портфелями? Не все из них сипят и не у каждого есть крупноформатная камера-поляроид… да, по такой камере сегодня вполне можно было бы опознать человека. Рут догадалась, что эта фотографическая система представляет интерес только для профессионалов. Но вот насколько это сужает поле поиска?
Рут Коул была писательницей, а писатели обычно плохо соображают, когда действуют сгоряча. Она должна подготовить, может, даже записать то, что скажет полиции, — так она решила для себя. Дойдя до отеля, Рут поняла, в каком опасном положении оказалась: известная писательница, чрезвычайно успешная (хотя и незамужняя) женщина превращается в ошалевшую от страха свидетельницу убийства проститутки, наблюдавшую за преступлением из стенного шкафа. И она собирается убедить полицию (и публику) в том, что наблюдала за проституткой с клиентом в целях «исследования»; это она-то, романист, который не устает повторять, что опыт реальной жизни — дело второстепенное рядом с тем, на что способно воображение.
Рут легко могла предвидеть, какая будет на это реакция. Наконец она нашла то унижение, которое искала, но о таком унижении она, конечно, писать не стала бы.
Приняв ванну и подготовившись к ужину с Маартеном, Сильвией и членами книжного клуба, Рут успела набросать план того, что нужно сказать полиции. Но по степени своей рассеянности за ужином в книжном клубе Рут поняла: ей не удалось убедить себя, что письменный отчет об убийстве может заменить ее личную явку в полицию. Задолго до завершения ужина она почувствовала ответственность за дочь Рои. А когда Маартен и Сильвия отвезли ее в отель, Рут была исполнена чувства вины; к тому времени она уже знала, что не имеет ни малейших намерений когда-либо являться в полицию.
Детали комнаты Рои, которые она увидела в необычном ракурсе, из стенного шкафа, останутся с Рут гораздо дольше, чем требуется писателю, чтобы передать атмосферу рабочего места проститутки. Детали комнаты Рои будут так близко к Рут, как человекокрот, примостившийся на карнизе у окна ее детской и прижавший свой звездчатый нос к стеклу. Ужас и страх детских историй ее отца воплотился во взрослом обличье.
— А вот и он — тут как тут, ваш беззаветный поклонник, — сказал Маартен, увидев Уима Йонгблуда, ждущего на стоянке такси на Каттенгат.
— Это уже слишком, — устало сказала Рут, думая, что еще в жизни не была никому так рада. Она знала, что хочет сказать полиции, но не знала, как это сказать им по-нидерландски. Уим должен знать. Дело было только в том, чтобы внушить глупому мальчишке, будто он делает что-то другое. Поцеловавшись на прощание с Маартеном и Сильвией, Рут отметила вопросительный взгляд Сильвии.
