В этой своей убогой части Мейпл-лейн вымощена асфальтом, положенным на исходный цемент. Обочины здесь гравийные и нечеткие, тротуаров нет. Уличное движение в этот ноябрьский вечер тут совершенно замерло. Впрочем, на Мейпл-лейн напряженное уличное движение бывает не часто; объясняется это не только небольшим количеством пассажирских поездов, останавливающихся в Бриджгемптоне, но еще и тем, что сами эти поезда представляют собой перепачканные сажей реликты. Пассажиры должны выходить из них, как в седой древности, — по ржавым ступенькам в конце каждого вагона.
Рут Коул, как большинство людей ее уровня доходов, никогда не пользовалась поездом; в Нью-Йорк и из Нью-Йорка Рут добиралась маршруткой. Эдди, хотя его достаток был явно ниже, чем у Рут, обычно тоже пользовался маршруткой.
В Бриджгемптоне не наберется и пяти-шести такси, ожидающих прибытия поезда, с которого может сойти один или два пассажира; например, с вечернего пятничного «Каннонболл экспресса», который прибывает ровно в 18.07 (отбыв с Пенн-стейшн в 16.01). И вообще, западная оконечность Мейпл-лейн — зрелище запущенное, убогое и печальное. Машины, после короткой остановки поезда у платформы, припускающие по улочке на восток или на юг по Корвит-авеню, словно спешат поскорее убраться оттуда.
Так что же удивительного в том, что и Эдди О'Хара хотел убраться оттуда?
Из всех воскресных вечеров — в особенности в Гемптонах — воскресный вечер в конце долгих выходных на праздник Благодарения самый безлюдный. Даже сержант Хукстра, который имел все основания быть счастливым, чувствовал грусть этого вечера. В четверть двенадцатого того воскресенья Харри предавался своему новообретенному любимому занятию. Отставной сержант полиции мочился на лужайке за сагапонакским домом Рут. Бывший полицейский повидал немало уличных проституток и наркоманов, мочившихся на улицах в квартале красных фонарей, но до своего знакомства с лесами и полями Вермонта и лужайками Лонг-Айленда Харри и понятия не имел, какое совершенное удовлетворение может дать акт мочеиспускания под открытым небом.
— Харри, ты там опять писаешь на улице? — позвала его Рут.
— Я смотрю на звезды, — сказал Харри.
Звезд на небе в этот вечер не было. Хотя дождь уже прекратился, небо было черным, а воздух заметно похолодал. Непогода ушла в океан, но северо-западный ветер оставался пронзительным; какую бы погоду он ни сулил, небеса были мрачными. По любым меркам вечер был безотрадный. Слабые отсветы на северном горизонте происходили от фар автомобилей, везущих запоздалых ньюйоркцев назад в город; на шоссе Монтаук, даже на его западных полосах, было на удивление мало машин для воскресного вечера. Плохая погода спугнула всех, и люди уехали в город раньше обычного. Харри вспомнил, что дождь — лучший полицейский.
Потом раздался траурный свисток идущего на восток поезда с остановкой в 23.17 — последнего поезда этого вечера. Харри повел плечами от холода и вернулся в дом.
Из-за этого поезда Эдди О'Хара не ложился в постель; он ждал, когда он пройдет, потому что ему невыносимо было лежать без сна в кровати, которая ходит ходуном с каждым прибытием и отправлением. Эдди всегда ложился после отправления поезда с остановкой в 23.17.
Дождь прекратился, и Эдди, тепло одетый, вышел на крыльцо своего дома. Прибытие поезда в 23.17 вызвало несусветный лай соседских собак, хотя по улице не прошло ни одной машины. Кто будет садиться в восточный поезд в конце уикэнда на День благодарения?
«Никто», — подумал Эдди, хотя в этот момент и раздался звук одиночной машины, отъезжающей с парковки в западном конце Мейпл-лейн; машина направилась к Баттер-лейн, минуя дом Эдди.
Эдди остался на своем холодном крыльце, слушая звук уходящего поезда. Когда собаки перестали лаять, а грохот колес по рельсам стих, Эдди попытался насладиться краткой тишиной, необычным спокойствием.
Северо-западный ветер явно нес на своих плечах зиму. Холодный воздух сдувал воду с многочисленных теплых луж на Мейпл-лейн. Из возникающего от этого тумана вдруг донесся звук колес, правда больше похожий на звук, производимый колесами игрушечного автомобиля, — он был едва слышен, хотя уже и привлек внимание одной-двух собак.
Из тумана возникла фигура женщины, тащившей за собой чемодан, из тех, что видишь в аэропортах, — чемодан на маленьких колесиках. Асфальт был неровным — трещины, гравий на обочине, не говоря уже о лужах, — а потому женщина не без труда тащила за собой чемодан, который больше подходил для аэропортов, чем для скверного закутка Мейпл-лейн.
В темноте и тумане определить возраст женщины было невозможно. Она была выше среднего роста, худощавая, хотя вовсе и не хрупкая; но даже и в бесформенном дождевике, в который она закуталась от холода, было видно, что ее фигуpa отнюдь не бесформенна. Она не была похожа на пожилую женщину, хотя теперь Эдди уже увидел, что на самом деле она в годах, но не утратила красоты.
Не зная, видит ли женщина его в темноте крыльца, а потому как можно осторожнее, чтобы не испугать ее, Эдди сказал:
— Извините. Могу я вам помочь?
— Привет, Эдди, — сказала Марион. — Ты, безусловно, можешь мне помочь. Я чуть не целую жизнь думала о том, как было бы здорово, если бы ты мне помог.
О чем говорили они спустя тридцать семь лет? (Если бы это случилось с вами, с чего бы вы начали разговор?)
— Скорбь может быть заразной, Эдди, — сказала ему Марион, когда он снял с нее плащ и повесил в стенной шкаф в передней.
В его доме имелось только две спальни. Единственная гостевая комната в конце лестницы была маленькой и душной, рядом с такой же маленькой комнатой, которой Эдди пользовался как кабинетом. Главная спальня находилась внизу, в нее можно было заглянуть из гостиной, где теперь на диване сидела Марион.
Когда Эдди бросился наверх с ее чемоданом, Марион остановила его, сказав:
— Я буду спать с тобой, Эдди… если ты не возражаешь. Лестницы меня пугают.
— Конечно не возражаю, — сказал ей Эдди и потащил ее чемодан в свою спальню.
— Скорбь — штука заразная, — заново начала Марион. — Я не хотела, чтобы ты заразился от меня скорбью, Эдди. И я очень не хотела, чтобы этим заразилась Рут.
Были ли другие молодые мужчины в ее жизни? Кто может порицать Эдди за этот вопрос? Молодых людей всегда влекло к Марион. Но разве мог кто из них сравниться с памятью о тех двух молодых людях, что она потеряла? В ее жизни не было ни одного молодого человека, который мог бы сравниться даже с ее памятью об Эдди! То, что Марион начала с Эдди, на Эдди и кончилось.
Никто не может порицать Эдди и за следующий вопрос, что он задал ей: знала ли она пожилых мужчин. (В конечном счете, он был больше знаком именно с подобными увлечениями.) Но когда Марион дружески принимала общество пожилых мужчин — главным образом вдовцов, но также и разведенных и закоренелых холостяков, — вскоре обнаруживалось, что даже пожилым мужчинам одной «дружбы» оказывается недостаточно, они, естественно, хотят и секса. А Марион не хотела секса — после Эдди она совершенно искренне не хотела секса.
