— Я не хочу сказать, что шестидесяти раз достаточно, — сказала она ему. — Но ты установил-таки некий стандарт.
Поначалу Эдди думал, что Марион в конечном счете привлекло счастливое известие о втором браке Рут, но, хотя Марион и была рада узнать о счастье дочери, она призналась Эдди, что до того, как Эдди сказал ей о Харри Хукстре, она не слышала о нем ни слова.
Естественным был следующий вопрос Эдди: что же тогда привело Марион в Гемптоны? Вспоминая все те случаи, когда он и Рут ждали возможного появления Марион, Эдди не мог не задуматься: почему же именно теперь?
— Я узнала, что дом продается, — сказала ему Марион. — Я ведь никогда не бежала от этого дома… и от тебя я никогда не бежала, Эдди.
Она скинула с ног промокшие туфли, и под прозрачными колготками цвета чуть загоревшей кожи Эдди увидел ее ногти, покрытые огненно-розовым лаком цвета диких роз, которые росли за саутгемптонским владением грозной миссис Вон.
— Твой бывший дом — теперь дом дорогой, — осмелился сказать Эдди.
Он не мог заставить себя назвать точную сумму, которую запросила Рут.
Как и всегда, ему понравилась одежда Марион — длинная юбка темно-угольного цвета, кашемировый ярко-оранжевого цвета свитер с вырезом — почти тропический пастельный цвет, подобный тому розовому кашемировому джемперу, который был на ней, когда Эдди впервые встретил ее, тот самый джемпер, который был его наваждением, пока мать не отдала его какой-то преподавательской жене.
— И сколько же стоит дом? — спросила Марион.
Когда Эдди назвал ей сумму, она вздохнула. Она слишком долго не была в Гемптонах и понятия не имела, как расцвел здесь рынок недвижимости.
— Я заработала кругленькую сумму, — сказала Марион. — Я гораздо богаче, чем того заслуживаю, — с учетом того, что написала. Но столько денег я не заработала.
— Я своей писаниной вообще не заработал денег, — признался Эдди, — но я могу продать этот дом в любое время, когда захочу.
Марион вежливо демонстрировала, что не замечает убогой обстановки вокруг нее. (Мейпл-лейн была Мейпл-лейн, и те годы, что Эдди летом сдавал свой дом внаем, отнюдь не облагородили дом и изнутри.)
Марион сидела на диване, скрестив ноги, чуть ли не с чопорным видом. Прелестный шарфик жемчужно-серого цвета опускался точно между ее грудей, которые, как видел Эдди, на удивление не утратили своей прежней пышности. (Может быть, дело было в ее бюстгальтере?)
Эдди глубоко вздохнул, прежде чем начал говорить то, что хотел сказать.
— А что, если мы купим дом Рут фифти-фифти? Вообще-то, — тут же добавил он, — если ты можешь позволить себе две трети, то одна треть — это для меня более реально, чем половина.
— Я могу себе позволить две трети, — сказала ему Марион. — А еще я собираюсь после смерти оставить все тебе, Эдди. В конечном счете я оставлю мои две трети тебе!
— Но ты же не собираешься умирать сейчас, а? — спросил ее Эдди — он впал в панику, подумав, что призрак скорой смерти и заставил Марион вернуться к нему, чтобы сказать последнее прости.
— Слава богу, нет! Я себя прекрасно чувствую. По крайней мере, я не умираю ни от чего, что было бы мне известно, если не считать старости…
Этот разговор был неизбежен; Эдди предвидел его. В конечном счете, он столько раз писал этот разговор, что знал его наизусть. А Марион читала все его книги; она знала, о чем преданный молодой герой говорил пожилой героине во всех романах Эдди О'Хары. Молодой герой был вечным утешителем.
— Ты вовсе не стара, по крайней мере для меня, — начал Эдди.
Столько лет — и в пяти книгах! — он репетировал это мгновение. И тем не менее он нервничал.
— Тебе придется ухаживать за мной, и, может быть, скорее, чем ты думаешь, — предупредила его Марион.
Но Эдди тридцать семь лет надеялся, что Марион позволит ему заботиться о ней. Если Эдди и чувствовал удивление, то только потому, что с самого начала был прав — он был прав, полюбив Марион. Теперь ему нужно было поверить, что она вернулась к нему так скоро, как только смогла. Пусть на это и ушло тридцать семь лет. Может быть, столько ей было нужно, чтобы примириться со скорбью по Томасу и Тимоти, не говоря уже о примирении со всеми теми призраками, которых, несомненно, вызвал Тед, чтобы преследовать ее.
Да, это была цельная женщина, потому что, в соответствии со своим характером, Марион принесла Эдди всю свою жизнь, какая она есть, — покори и люби. Был ли кто-либо другой, способный на это? Пятидесятитрехлетний автор в течение всех этих лет любил ее и в буквальном, и в литературном смысле!
Нельзя корить Марион за то, что она рассказала Эдди о тех моментах ее повседневной жизни, которых она избегала. Например, когда дети уходят в школы — не говоря уже обо всех музеях, всех зоопарках. Когда они ходят в парки в теплую погоду — они там наверняка в это время гуляют со своими няньками или родителями; и во время всех дневных бейсбольных матчей… и всей рождественской беготни по магазинам.
Что прошло мимо нее? Все летние и зимние курорты, первые теплые весенние дни, последние теплые дни осени и, конечно, каждый Хэллоуин. И еще в ее списке того, чего не было и уже никогда не будет: она никогда не выходила к завтраку, она отказалась от мороженого… Марион была одинокой, хорошо одетой женщиной, обедающей в ресторане, заказывавшей столик на самое позднее для ресторана время обслуживания. Она заказывала себе вино бокалами и съедала обед, читая книгу.
— Я ненавижу есть в одиночестве, — сочувственно сказал ей Эдди.
— Есть с книгой — это не значит есть в одиночестве, Эдди, мне даже немного стыдно за тебя, — сказала она ему.
Он не смог удержаться и спросил, не хотелось ли ей когда-нибудь снять трубку и позвонить.
— Столько раз, что и не сосчитать.
И она никогда не рассчитывала заработать своим писательством даже самые скромные деньги.
— Книги были только терапией, — сказала она.
До книг она получила от Теда столько, сколько потребовал ее адвокат: достаточно, чтобы можно было прожить. Взамен Тед требовал только, чтобы она не предъявляла никаких претензий на Рут.
Когда Тед умер, искушение позвонить было слишком сильным. Марион даже отключила свой телефон.
— Так я отказалась от телефона, — сказала она Эдди. — Это было не труднее, чем отказаться от уик-эндов.
Выходить на улицу по уик-эндам она перестала задолго до того, как отказалась от телефона. (Слишком много детей.) А если она куда и отправлялась, то старалась прибывать на место после наступления темноты — даже на Мейпл-лейн.
Марион перед сном захотела выпить. И она вовсе не имела в виду диетическую колу, бутыль которой, хотя и пустую, Эдди сжимал в руке. У Эдди в холодильнике оказалась открытая бутылка белого вина и три бутылки пива (на случай, если кто заглянет к нему). Была еще бутылка и кое-чего покрепче — односолодового шотландского виски, которую Эдди держал под раковиной в кухне, она предназначалась для самых почетных гостей и редких женщин, бывавших в его доме. В первый и последний раз он пил такой крепкий напиток в сагапонакском доме Рут после панихиды по Теду; в тот раз он даже удивился — настолько ему понравился вкус. (Было у него в доме и немного джина, хотя от одного запаха джина у него тошнота подступала к горлу.)
