Те немногие женщины, которые были ее фанатками, выводили Рут из себя больше, чем неприятные молодые люди. Нередко эти женщины хотели, чтобы Рут написала их историю, они полагали, что им самое место на страницах романов Рут Коул.
Рут никого не хотела пускать в свою частную жизнь. Она много путешествовала; она с удовольствием могла писать в отелях, в самых разных съемных домах или квартирах, в окружении фотографий незнакомых ей людей, чужой мебели и одежды, она даже могла брать на себя заботы о чужих кошечках и собачках. Рут владела только одним жилищем — старым фермерским домом в Вермонте, который она восстанавливала без особого энтузиазма. Она купила этот дом только для того, чтобы ей было куда возвращаться, и потому, что вместе с собственностью ей доставался и сторож. На действующей ферме неподалеку жил некий неутомимый человек с женой и всем семейством. У этой пары было бессчетное число детей; Рут старалась время от времени давать им работу, а к этому добавляла еще и более серьезную задачу: «ремонт» дома — по одной комнате за раз и непременно когда Рут была в отъезде.
Четыре года, проведенные в Мидлбери, Рут и Ханна постоянно сетовали на удаленность Вермонта от цивилизации, не говоря уж о вермонтских зимах: ни Рут, ни Ханна не были любителями лыж. Теперь Рут полюбила Вермонт, даже его зимы, и ей нравилось иметь дом за городом. Но и уезжать ей тоже нравилось. Ее путешествия были простым ответом, который она давала на вопрос, почему она не замужем и почему у нее нет детей.
Алан Олбрайт был слишком умен, чтобы принимать простые ответы. Они без конца говорили о более сложных причинах, заставляющих Рут отказываться от брака и от детей; эти более сложные причины Рут прежде не обсуждала ни с кем, кроме Ханны. В особенности она жалела, что никогда не обсуждала их с отцом.
В комнате отдыха Рут поблагодарила Эдди за его уместное и своевременное вмешательство с миссис Бентон.
— Кажется, у меня есть подход к ее возрастной группе, — признался Эдди, сделав это совсем без иронии, как заметила Рут. (Еще она обратила внимание, что Эдди вернулся с пакетом книг миссис Бентон.)
Алан выдавил из себя грубоватые поздравления, которые сводились к снисходительному одобрению героического поведения Эдди с нахальной искательницей автографов.
— Молодец, О'Хара, — воодушевленно воскликнул Алан. Он принадлежал к той категории грубоватых людей, что называют других по фамилии. (Ханна сказала бы, что использование фамилии в качестве обращения — это типичная «поколенческая» черта Алана.)
Дождь наконец прекратился. Когда они покидали концертный зал через служебный выход, Рут сказала Алану и Эдди, что очень им благодарна.
— Я знаю, вы оба сделали все возможное, чтобы спасти меня от меня самой, — сказала она им.
— Спасать тебя нужно не от тебя, — сказал Алан Рут. — А от умников.
«Нет, меня нужно спасать от самой себя», — подумала Рут, но лишь улыбнулась Алану и пожала его локоть.
Эдди, хранивший молчание, думал, что Рут нужно спасать от нее самой и от умников, а еще, возможно, от Алана Олбрайта.
Что касается умников, то один из них поджидал Рут на Второй авеню между Восемьдесят четвертой и Восемьдесят пятой; он, наверно, вычислил ресторан, в который они направлялись, или ему хватило ума последовать туда за Карлом и Мелиссой. Это был тот самый молодой наглец из заднего ряда в концертном зале — тот самый, что задавал язвительные вопросы.
— Я хочу извиниться перед вами, — сказал он Рут. — Я вовсе не имел в виду вас злить.
Тон у него был не очень извиняющийся.
— Я разозлилась вовсе не на вас, — сказала ему Рут не вполне откровенно. — Каждый раз, когда я выхожу на публику, я сержусь на себя. Мне не следует позволять себе выходить на публику.
— Но почему?
— Вы уже и без того назадавали немало вопросов, приятель, — сказал ему Алан.
Если Алан называл кого-нибудь «приятель», это означало, что он готов к драчке.
— Я сержусь на себя, когда выхожу на публику, — сказала Рут, а потом неожиданно добавила: — Господи, вы ведь журналист, да?
— А вы, конечно, не любите журналистов, верно? — спросил молодой журналист.
Рут оставила его перед дверью ресторана, где он еще бесконечно долго продолжал спорить с Аланом. Эдди остался с Аланом и журналистом, но ненадолго. Вскоре он вошел в ресторан и присоединился к Рут, которая сидела вместе с Карлом и Мелиссой.
— Нет-нет, они не подерутся, — заверил Рут Эдди. — Если бы они собирались драться, то это бы уже случилось.
Выяснилось, что этому журналисту было отказано в интервью на следующий день. Видимо, пиарщик «Рэндом хауса» счел его недостаточно важным, а Рут всегда ограничивала количество своих интервью.
— Ты вообще не обязана давать интервью, — сказал ей Алан, но она уступала давлению пиарщиков.
Алан был широко известен в «Рэндом хаусе» как яростный противник пиарщиков. Он считал, что писатель — даже такой продаваемый писатель, как Рут Коул, — должен сидеть дома и писать. Авторы Алана Олбрайта ценили его за то, что он не морочил им головы всеми прочими проблемами, которые есть у издателей. Он был предан своим авторам; иногда он был предан писаниям своих авторов больше, чем сами авторы. Рут никогда не подвергала сомнению тот факт, что это качество Алана ей нравилось. Но Рут вовсе не восторгалась другим качеством Алана — тот не боялся критиковать ее по любому поводу.
Пока Алан оставался перед рестораном, споря с молодым нахальным журналистом, Рут быстро подписала книги из полиэтиленового пакета миссис Бентон, включая и ту, которую «испортила». (На этой она в скобках написала: «Извините!») После этого Эдди спрятал полиэтиленовый пакет под стол, потому что Рут сказала ему: Алан будет разочарован в ней, если узнает, что она подписала книги для нахальной бабульки. По тону, каким Рут сказала это, Эдди пришел к выводу, что Алан проявляет не только редакторский интерес к своему знаменитому автору.
Когда Алан наконец присоединился к ним за столом, Эдди был настороже — какой еще может быть у Алана интерес к ней.
Пока он редактировал ее роман и жестоко спорил с ней из-за названия, Рут не догадывалась о романтических чувствах к ней Алана — между ними были исключительно деловые и профессиональные отношения. И в то же время она не видела, что выбранное ею название вызывает у него раздражение какого-то до странности личного характера; а когда она не пожелала ему уступить — она даже не стала рассматривать предложенное им альтернативное название, — он отреагировал уж вовсе необычно. Он согласился на ее название, стиснув зубы, и если упоминал его, то с ожесточением — так взбешенный муж может постоянно пенять жене на непрекращающуюся распрю в долгом и во всем остальном счастливом браке.
Третий свой роман она назвала «Не для детей». (Этот роман и в самом деле был не для детей.) В романе эти слова — лозунг, избранный пикетчиками, выступающими против торговцев порнографией, и изобретенный врагиней миссис Дэш (в конечном счете ставшей ее подругой) — Элеонорой Холт. Однако по ходу действия романа эта фраза обретает совершенно иное значение — отличное от изначального. Оказавшись перед необходимостью любить и воспитывать своих осиротевших внуков, Элеонора Холт и Джейн Дэш понимают, что их открытая неприязнь друг к другу должна быть забыта; их старая вражда — тоже «не для детей».
