— После ужина — надеюсь, никто из вас не будет возражать — я хочу остаться с Эдди наедине. — Карл и Мелисса ждали реакции Алана, но Рут не дала ему возможности возразить. — Не могу понять, что моя мать нашла в нем, — сказала Рут, — разве что в шестнадцать лет он наверняка был очень хорошенький.
— О'Хара и сейчас «очень хорошенький», — проворчал Алан, и Рут подумала: «Господи Иисусе, только ревности мне не хватало».
— Возможно, моя мать не питала к нему таких чувств, какие он питал к ней, — сказала Рут. — Даже мой отец, читая книги Эдди, не может удержаться — всегда говорит, что Эдди, видимо, боготворил мою мать.
— Ad nauseam
[18]
, - сказал Алан, который, читая Эдди О'Хару, не мог удержаться — всегда говорил что-нибудь в этом роде.
— Пожалуйста, не надо меня ревновать, Алан, — сказала Рут — сделала она это своим неподражаемым бесстрастным голосом, которым читала вслух отрывки из своих книг, голосом, хорошо известным им всем.
У Алана был уязвленный вид. Рут ненавидела себя. За один вечер она успела послать в жопу старушку и обидеть того единственного мужчину, возможность брака с которым рассматривала.
— В любом случае, я с нетерпением жду встречи с Эдди.
«Бедные Карл и Мелисса!» — подумала Рут. Но, с другой стороны, они были привычны к писательскому обществу и наверняка сталкивались с поведением еще более неподобающим.
— Твоя мать явно ушла от твоего отца не ради О'Хары, — сказал Алан, более тщательно, чем обычно, выбирая слова.
Он старался вести себя прилично. Он был пай-мальчиком. Рут видела, что он испугался ее вспышки, и теперь корила себя еще и за это.
— Видимо, так и есть, — ответила Рут, с не меньшим тщанием подбирая слова. — Но у любой женщины были бы все основания, чтобы уйти от моего отца.
— Но твоя мать ушла и от тебя, — возразил Алан. (Конечно, они уже множество раз обсуждали это.)
— И это тоже справедливо, — ответила Рут. — Именно об этом я и хочу поговорить с Эдди. Я слышала, что говорит о моей матери мой отец, но он не любит ее. Я хочу услышать кого-то, кто ее любит.
— Ты думаешь, О'Хара все еще любит твою мать? — спросил Алан.
— Ты читал его книги, — ответила Рут.
— Ad nauseam, — повторил Алан.
«Какой он ужасный сноб», — подумала Рут. Но она любила снобов.
За стол вернулся Эдди.
— Мы говорили о вас, О'Хара, — высокомерно сказал Алан.
Эдди явно нервничал.
Я рассказала им о вас и о моей матери, — сказала Рут Эдди.
Эдди попытался успокоиться, но влажный пиджак прилипал к нему, как саван. В свете свечи он увидел ярко-желтый шестиугольник, сверкающий в радужке правого глаза Рут; когда пламя мигало или Рут поворачивалась лицом к огню, цвет ее глаза менялся с карего на янтарный — точно такой же шестиугольник изменял цвет правого глаза Марион с голубого на зеленый.
— Я люблю вашу мать, — не смущаясь, начал Эдди.
Ему нужно было только вспомнить Марион, как он тут же успокоился, а выбили его из колеи три поражения подряд на корте от Джимми, и до последнего момента Эдди казалось, что ему так и не удастся взять себя в руки.
Алан с удивлением посмотрел на Эдди, когда тот попросил официанта принести кетчуп и бумажную салфетку. Ресторан был не из тех, где подавали кетчуп или бумажные салфетки. Алан проявил инициативу — это было одним из его положительных качеств. Он вышел на Вторую авеню и нашел там дешевый ресторанчик. Через пять минут он уже снова был за столом с десятком салфеток и на три четверти пустой бутылкой кетчупа.
— Надеюсь, этого хватит, — сказал он. За почти пустую бутылку кетчупа он заплатил пять долларов.
— Для моих целей — более чем, — сказал ему Эдди.
— Спасибо, Алан, — тепло сказала ему Рут.
Он галантно послал ей воздушный поцелуй.
Эдди налил кетчуп в тарелку, где красноватая лужица сразу стала расплываться. Официант смотрел на это с мрачным неодобрением.
— Обмакните ваш правый указательный палец в кетчуп, — сказал Эдди, обращаясь к Рут.
— Мой палец? — спросила у него Рут.
— Пожалуйста, — сказал ей Эдди. — Я просто хочу понять, что вы помните.
— Что я помню… — сказала Рут.
Она сунула палец в кетчуп, как ребенок, наморщила нос.
— А теперь прикоснитесь к салфетке, — сказал Эдди, пододвигая ей бумажную салфетку.
Рут засомневалась, но Эдди взял ее за руку и легонько прикоснулся ее указательным пальцем к салфетке.
Рут слизнула остатки кетчупа с пальца, а Эдди расположил салфетку так, чтобы Рут видела отпечаток своего пальца, как через увеличительное стекло, через стакан с водой. И она была там, где останется навсегда, — идеальная вертикальная линия на ее указательном пальце правой руки; через стакан с водой она казалась почти в два раза больше, чем на самом деле.
— Вы помните? — спросил у нее Эдди.
Желтый шестиугольник в правом глазу Рут потускнел от слез. Она не могла произнести ни слова.
— Ни у кого больше не будет таких отпечатков, как у тебя, — сказал ей Эдди, как сказал в тот день, когда мать ушла от нее.
— И мой шрам всегда будет здесь? — спросила его Рут, как она спросила у него тридцать два года назад, когда ей было четыре.
— Твой шрам навсегда останется частью тебя, — пообещал ей Эдди, как пообещал ей тогда.
— Да, — прошептала Рут. — Я помню. Я помню почти все, — сквозь слезы сказала она ему.
Позднее в своем номере в «Станхопе» Рут вспоминала, что Эдди держал ее за руку, когда она плакала. Еще она вспоминала, как замечательно, с каким тактом повел себя Алан. Без слов — что было совсем не в его духе — Алан увел Карла и Мелиссу (и самое главное — себя самого) за другой столик в ресторане. И Алан настоял, чтобы метрдотель нашел им столик подальше, чтобы не было слышно, о чем Рут и Эдди говорят за своим. Рут не заметила, когда Алан, Карл и Мелисса ушли из ресторана. И в конце концов, когда они с Эдди спорили, кто будет платить за ужин — Рут выпила целую бутылку, а Эдди не пил вообще, — официант прервал их спор, сообщив, что Алан уже за все заплатил.
И теперь, лежа у себя в номере в постели, Рут размышляла, нужно ли ей позвонить Алану и поблагодарить его, но он, вероятно, уже — в час ночи — спал. И разговор с Эдди, его слова привели ее в такое приподнятое состояние, что она не хотела опускаться с небес на землю, что вполне могло случиться, поговори она с Аланом.
Чуткость Алана произвела на нее впечатление, но тема ее матери, тут же подхваченная Эдди, слишком занимала ее мысли. Хотя пить ей больше вовсе не было нужно, Рут открыла одну из тех маленьких бутылочек коньяка — для «добивания», — которые всегда можно найти в мини-баре гостиничного номера. Она лежала в кровати, пригубливая крепкий напиток и обдумывая, что записать в дневнике; ей столько всего хотелось сказать.
