— Дайте-ка я вам покажу кое-что, — сказала Рут Скотту.
Она провела его в мастерскую отца, где вытащила нижний ящик так называемого письменного стола Теда. Ящик был полон черно-белых поляроидных фотографий — их тут лежали сотни, и еще около дюжины трубчатых контейнеров с поляроидным покрытием. От покрытия, от ящика и всех фотографий исходил неприятный запах.
Рут без всяких слов вручила Скотту стопку фотографий. Это были снимки натурщиц Теда, снятые до того, как он их рисовал, и после. Тед говорил своим натурщицам, что такие фотографии ему необходимы — с ними он может продолжать работу над рисунком даже в отсутствие натурщицы; фотографии ему нужны «для сверки». На самом деле он никогда не продолжал работать над рисунками. Просто ему нужны были фотографии.
Когда Скотт просмотрел все фотографии из стопки, Рут показала ему другие. У этих фотографий был какой-то налет любительщины, которая свойственна по-настоящему плохой порнографии; то, что натурщицы не были профессионалками, лишь усиливало это свойство. В их позах сквозила напряженность — свидетельство стыда, который ощущали женщины; но к тому же еще в фотографиях видны были спешка и небрежность, с которыми они были сделаны.
— Почему вы мне это показываете? — спросил Рут Скотт.
— Они вас возбуждают? — спросила она.
— Меня возбуждаете вы, — сказал он.
— Я думаю, они возбуждают моего отца, — сказала Рут. Это все его натурщицы — он их всех перетрахал.
Скотт быстро листал фотографии, практически не глядя на них; трудно смотреть на такие фотографии, когда ты не один.
— Тут много фотографий, — сказал он.
— Вчера и позавчера мой отец трахал мою лучшую подругу, — сказала ему Рут.
— Ваш отец трахал вашу лучшую подругу… — задумчиво повторил Скотт.
— Нашу семейку какой-нибудь дебильный студент-социолог назвал бы дисфункциональной.
— Я был студентом-социологом, — признался Скотт Сондерс.
— Что вы учили? — спросила его Рут.
Она положила фотографии назад в нижний ящик. Запах покрытия был такой сильный, что ее стало подташнивать. В некотором роде этот запах был даже хуже, чем у кальмаровых чернил. (Впервые Рут обнаружила эти фотографии в нижнем ящике отцовского стола, когда ей было двенадцать лет.)
— Я решил пойти на юридический факультет — вот чему меня научила социология, — сказал рыжеватый блондин.
— А о моих братьях вы слыхали? — спросила Рут. — Они погибли.
— Кажется, что-то такое я слышал, — ответил Скотт. — Это ведь давно случилось?
— Я вам покажу их фотографию — они были симпатичные ребята.
Она повела его по ковровой дорожке лестницы наверх. Босые ноги шагали по ступенькам бесшумно. Крышка пароварки начала подпрыгивать, издавала какой-то звук и сушилка — что-то стукалось или брякало в ее вращающемся барабане.
Рут отвела Скотта в главную спальню с ее незастеленной большой кроватью, мятыми простынями, на которых она, казалось, видела отпечатки тел отца и Ханны.
— Вот они, — сказала Рут Скотту, показывая на фотографию братьев.
Скосившись на фото, Скотт попытался прочесть латинскую надпись над дверями.
— Кажется, социологам не преподавали латынь, — сказала Рут.
— В юриспруденции много латыни, — сказал он ей.
— Мои братья были симпатичные ребята, правда? — спросила у него Рут.
— Да, — согласился Скотт. — Venite, кажется означает «входите»? — спросил он ее.
— Входите сюда, мальчики, и становитесь мужчинами, — перевела для него Рут.
— Ну, мне это не по нутру! — сказал Скотт Сондерс. — Мне больше нравится быть мальчиком.
— Мой отец так и остался мальчиком, — сказала Рут.
— Это спальня вашего отца? — спросил ее Скотт.
— Загляните в верхний ящик в прикроватной тумбочке, — сказала ему Рут. — Не бойтесь — открывайте.
Скотт медлил; может быть, он думал, что там новая пачка поляроидных фотографий.
— Не волнуйтесь. Фотографий там нет, — сказала Рут. Скотт вытащил ящик — там лежало множество презервативов в ярких сверкающих упаковках и тюбик со смазкой.
— Значит… это таки и в самом деле спальня вашего отца, — сказал Скотт, нервно оглядываясь.
— Это ящик, набитый мальчишескими игрушками, если я правильно понимаю, что такое мальчишки, — сказала Рут. (Она впервые обнаружила презервативы и смазку в этом ящике, когда ей было лет девять-десять.)
— А где ваш отец? — спросил у нее Скотт.
— Не знаю, — ответила она.
— Вы его не ждете? — спросил он.
— Я бы сказала, что жду его где-нибудь завтра днем, — сказала Рут.
Скотт Сондерс посмотрел на презервативу в ящике.
— Боже мой, я не надевал презерватива со студенческих времен, — сказал он.
— Но сегодня вам придется надеть, — сказала ему Рут. Она сняла с пояса полотенце и голая села на неприбранную кровать. — Если вы забыли, как это делается, я могу вам напомнить, — добавила она.
Скотт выбрал презерватив в синей упаковке. Он долго целовал ее, а еще дольше делал ей кунилингус, и ей не понадобилась смазка из отцовского ящика. Она кончила через несколько секунд после того, как он вошел в нее, и почувствовала, как кончил он еще мгновение спустя. Почти все это время, и в особенности когда Скотт делал кунилингус, Рут смотрела в открытую дверь отцовской спальни, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги отца по лестнице или по коридору. Но слышала она только клацание или постукивание в сушилке. (Крышка пароварки больше не вибрировала — рис был готов.) А когда Скотт вошел в нее и Рут почувствовала, что кончает почти сразу же — все остальное тоже должно было закончиться очень быстро, — она подумала: «Возвращайся же домой, папочка! Поднимись по лестнице, чтобы увидеть меня сейчас!»
Но Тед не вернулся домой и не увидел свою дочь в тот момент, когда она этого хотела.
Боль в новом месте
Ханна положила слишком много соуса в маринад. Кроме того, креветки томились в маринаде более двадцати четырех часов и потеряли вкус креветок. Но это не помешало Рут и Скотту съесть их все, а вместе с ними весь рис и все жареные овощи, а к этому еще и что-то вроде огуречного чатни, видавшего лучшие дни. Они запили это второй бутылкой белого вина, а потом Рут открыла бутылку красного вина, чтобы выпить с сыром и фруктами. Они допили и бутылку красного вина.
Они ели и пили, а из одежды на них были одни полотенца на талиях, и груди Рут были все так же вызывающе обнажены. Она надеялась, что ее отец войдет в столовую, но он не появился. И как бы удачен ни был для нее матч со Скоттом Сондерсом — не говоря уж о последующем! — разговор за столом шел ни шатко ни валко. Скот сказал, что его развод носил «мирный» характер и у него сохранились «дружеские отношения» с бывшей женой. Недавно разведенные мужчины слишком много говорят о своих бывших женах. Если развод и в самом деле был «миролюбивым», то чего о нем говорить?
