Теперь ржавые потеки на потолке квартиры, которую снимает с подружкой-филиппинкой за пять сотен, спать в одной постели, — слагаются над ней в косматого дядьку с высунутым языком, он выглядывает из-за головы Роджера. Амина тянется, дрыгает пятками, — лучше видеть этого кривляку, чем белые зенки пилота, ее воротит от перегара. Роджер должен уснуть, шевелиться нельзя, если нож соскользнет, вытечет глаз. Достаточно ли страха в ее зрачках? Роджеру нужен ее страх, он пришел только за этим.
Вика вышла из оцепенения, взвилась, но Макс схватил ее за руку, огляделся: стол, пластиковый слон под попоной, рулон ковра в углу, метла, пустые бутылки, цветочные горшки, — чем бы ударить ловчей…
Пилот взвел руку, дрогнул всем туловом, нож затрепетал в спинке кровати. Он повел ладонью, разглаживая воздух, завыл, заревел — зенки его залил небосвод, белесая муть, простреленная воронкой слепящего блика, поплыла, закачалась шкала навигации, выставились кружки целей, заерзали, пропали, побежали строчки системных сообщений: два штурмовика A-10 Thunderbolt барражируют зенит у места впадения Шат аль-Араб в Евфрат.
Роджер отвалился от девушки, сел на краю, зашел ладонью, салютующим локтем над ее телом-ландшафтом, пальцем другой руки провел между холмиками грудей:
— Это дорога, — кивнул пилот. — А это, — он растопырил пальцы. — Это наши цели. Четыре грузовика. Вот так, гуськом, — рассек он грудь Амины. — Вот так машины движутся к городку, вон под той горой у горизонта, — Роджер обвел мизинцем темный сосок. Амина закусила губу и отвела глаза.
BOBOV25. — Эй, эй, BOBOV26, ты видишь транспорт, в восьмистах метрах к северу от диапазона огня?
BOBOV26. — Четыре грузовика, идущие по направлению к деревне?
BOBOV25. — Понял. Вижу несколько машин. Две похожи на радарные кунги, другие — какие-то зеленые грузовики. Не могу точно определить тип. Может быть, ЗИЛ157. Но постой, постой, вроде бы у них сверху оранжевые панели. Есть тут у нас дружественные силы?
BOBOV26. — Окей, понял. Вижу несколько грузовиков. И еще вопрос. Там эти оранжевые бляхи. Ты их видишь? Может, это наши парни?
BOBOV25. — Понял тебя. TAMILA HOTEL сообщил — район свободен, наших тут нет. Это не плашки. Это ракеты. Они сейчас готовятся пульнуть по нам.
BOBOV26. — Ты уверен? Требуется визуальное подтверждение.
BOBOV25. — Понял. Сейчас гляну.
(Шкала и солнце уходят вверх. Заваливается горизонт. Набегает, утолщается дорога, четыре машины пылят по ней, вздымая хвост кометой. Снова опрокидывается небо.)
BOBOV25. — Короче, это ракеты. Я точно тебе говорю.
BOBOV26. — Понял тебя. Какого типа ракеты?
BOBOV25. — Какая разница. Когда они полетят, нам уже будет все равно.
BOBOV26. — Понял. Я им покажу.
(Лесенка шкалы осыпается. Набегает земля. Желтая муть пронзается пунктиром. Две очереди из противотанковой пушки белым огнем рассекают корпуса. Экипажи британского разведывательного конвоя покидают загоревшиеся машины, капрал Вордсворт остается на месте, убит в голову. Штурмовик заходит на второй круг, атакует с пятисот метров; солдаты по-пластунски пылят прочь от обочины.)
Пилот бьет Амину по лицу, еще.
Тянется к бутылке, обращается к ней, плача:
— Мы в тюрьме, чувак.
Запрокидывает бутылку.
— В тюрьме. Эй, BOBOV25? Ты меня понял? Мы в тюрьме.
BOBOV25. — Я сейчас сблюю.
TAMILA HOTEL. — BOBOV25, BOBOV26, прекратить огонь. Задание аннулируется. В вашей зоне дружественные войска. В вашей зоне дружественные войска. Возвращайтесь на базу. Как поняли?
BOBOV25. — Черт. Черт. Черт.
Рыдая, Роджер снова лезет на Амину, тянется к ножу, девушка выскальзывает, он хватает ее за щиколотку, забрасывает на тахту.
Макс отнял от крана полную бутылку из-под бурбона, зажал горлышко пальцем, влетел в спальню, от удара пилот ткнулся ничком, замер, бутылка осталась целой. Сгрудил его под душ, включил холодную воду, через полчаса из-за двери послышался стон. Когда прочухался, был смирен, Макс стащил его вниз по лестнице, сам промок, залил салон в машине.
Так и подружились.
На той же неделе Роджер слетал в Вашингтон; апелляция родственников капрала Вордсворта была отклонена.
Время от времени пилот звонит Максу, зовет на пляж побегать или поучиться на серфинге. Роджер в черно-желтом гидрокостюме, похожий на лягушку, безнадежно ловит волну метрах в семидесяти от берега: вдруг вскочит вприсядку, побалансирует, сорвется. Замотанный волнами, замерзнув, он выбирается на пляж с доской, отстегивается от тросика, снимает гидрокостюм, осматривает ногу с синяком вполлодыжки, прыгает, вытряхивая воду из уха, и, чтобы согреться, вынимает из сумки бумеранг. Он ловко бросает его над головами прохожих, полированный эллипс рассекает ветер над пляжем. Он швыряет его раз за разом. Собаки срываются в преследование рогатой палки. Раз за разом пилот ловит бумеранг, в последний момент приседая в прицел, отталкиваясь в точном броске. Все сильней и сильней разводится дуга над распаханным прибоем закатом. Бумеранг возвращается. Летчик зашвыривает бумеранг в волны все с большим остервенением, хромает, но подымается, швыряет, снова ловит, подволакивая ногу для прыжка, уточняя, подгадывая возвращение. Но вот он спотыкается, испуг передергивает лицо: теперь он не ловит, а увертывается, ныряет головой, бумеранг вонзается в песок, рассекает бровь.
У Роджера из глаз брызгают слезы, он размазывает кровь по лицу. Крови очень много, она хлещет — из небольшой совсем ранки.
Лицо постепенно превращается в собственный негатив.
ГЛАВА 10. VICTORIA
Рассуждая о том, куда подевалась — и подевалась ли? — математика из его мозга, Максим записывал наброски воображаемых диалогов с собеседником, которого условно называл World.
— Hello, World!
— Hi, there!
— Разве философии не пришел конец? Ведь даже теология нынче способна черпать смысл из математики и теоретической физики, — настолько эти дисциплины стали фундаментальны.
— Мне нравится говорить о смысле в чистом виде, о чистоте его производства. Поверьте, в математике столько тайн, столько интересного, она так много говорит о человеке, о его сознании, что никакая философия с ней не сравнится.
— Обычно границей между мышлением машины и человека считается самосознание — способность воспринимать самого себя как существующего отдельно от мира. Но сейчас становится ясно, что самосознание — недостаточное условие для мышления. Мышление — это динамический процесс, который невозможно запрограммировать на кристалле. Скорее всего, работа мозга подобна эволюции иммунной системы. Мозг анализирует многочисленные внешние сигналы и создает новую информацию, а не только оперирует существующей. Когда человек растет и развивается, связи между нейронами мозга образуются, перестраиваются, уничтожаются. В результате формируется гибкая адаптивная система, которая справляется с огромным числом постоянно возникающих задач. Следовательно, искусственный сверхмощный разум следует строить не на твердом кристалле, а на живой плоти, на разуме как таковом. Евгеника — детский лепет в сравнении с этой идеей. Так как эта идея выполнима. Возможно, верные чипы можно строить на ткани мозга, помещенной в живительную пробирочную среду.
