Спустя несколько лет мы случайно встретились в метро.
— Теперь я служу священником в лютеранской церкви, — сказал Олег.
— ???
— Понимаешь, я имрассказал о своей жизни и творчестве, и онибезо всякой волокиты поручили мне приход.
* * *
Тишков — задумчиво:
— Антисфен — был такой философ? Или это лекарство?
* * *
Писатель Борис Ряховский зим тридцать тому назад дал мне бесценный совет насчет писательского ремесла:
— Вы еще дитя, а тут надо так — сразу ставить себе задачу, чтобы пупок трещал. А то время фьють — смотришь, сил нет, а там и умирать пора.
И не сходя с места посетовал:
— Я двенадцать лет пишу роман, тридцать листов написал, вдруг меня осенило: что́ я сижу — выдумываю, что-то сочиняю? Взял бы историю своей семьи — и вся Россия была бы, вся история, и в то же время это было бы личное, близкое и обо мне…
* * *
Уборщица в Доме творчества писателей Елизавета Ивановна, выскакивая из комнаты какого-то поэта, как ошпаренная:
— Наверное, он сидел — писал: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» И тут вхожу я со шваброй и говорю: «Я извиняюсь…» Он как меня обложит, чуть не трехэтажным!..
* * *
Моя тетя Инна работала в спецателье ГУМа, и там у них заказал пошить пальто маг и провидец Вольф Мессинг. Однажды в ателье пропала курточка с манекена. И тетя Инна спросила у Вольфа Григорьевича — кто это сделал? Мессинг, безошибочно предсказавший начало и конец Гражданской войны, победу Советского Союза в Отечественной, день смерти Сталина, дату смерти своей жены, день и час своего собственного ухода, будущую войну в Афганистане и распад СССР, не раздумывая ответил: «Закройщик Яша». И тот мгновенно признался. Благодарные сотрудники ателье подарили Мессингу модную нейлоновую кофту.
Дочь Инны, Алла, ни сном ни духом не знала про этот случай, однако давнишняя сотрудница Инны подтвердила: да, так оно и было. И рассказала, как они с Инной потом ходили к Мессингу с какой-то просьбой. Не успели войти, Вольф Григорьевич с порога посочувствовал, что им пришлось полчаса ждать автобуса, и напрасно они так надолго застряли в булочной, всё сомневались, какой торт выбрать — подешевле-попроще или подороже-повкуснее.
* * *
— Вот мы с тобой сходим к Инне, а потом к Юре, — уговаривала меня сестра Алла. — Я должна тебе все показать — где кто, чтобы ты знала. И потом, это и в твоих интересах, — она добавила, — потому что у Юры там есть место, которое я могу тебе подарить. А что? Кладбище — в черте города. Это будет хороший подарок тебе… на день рождения.
* * *
Алла познакомила меня с могильщиком Николаем:
— А это моя сестра — писательница, — сказала она. — Может, читали ее что-нибудь?
— Я только памятники читаю, — уклончиво ответил Николай.
* * *
Зав. отделом прозы журнала «Дружба народов» Бахнов Леня попросил означить жанр моего произведения. А то у них в юбилейном номере — рассказ на рассказе, рассказом погоняет.
Мы давай перебирать жанры, запустили лапу в музыкальную палитру: блюз — не блюз, свинг не подойдет, спиричуэл — хотя и духовная песнь, но там формат предполагает вопрос — ответ. Рага — непонятно, Песнь Поклонения — пафосно, сутра — была у меня уже. Взгляд мой падает на пластинку «Fado». Уличная испанская песня, страстная, пронзительная, слегка наивная.
«Фадо» — лучше не придумаешь.
— Ну, что — по рукам? — радостно кричу.
— По рукам! — отвечает Бахнов.
— Или «Канте Хондо»! «Канте» — «Глубокая», Хондо — «Песня»…
— Да, — говорит, — лучше «Канте Хондо»…
— Значит — по рукам?! — кричу.
— По рукам!
В результате он все забыл и вообще ничего не подписал.
— Надо было «рапсодия» назвать, — говорит, — я бы тогда запомнил.
* * *
Валентин Берестов рассказал мне, что однажды осенью, гуляя по лесу, увидел такую картину: кто-то вверх ногами стоит на руках, и глаза его бегают по листьям, как мыши.
— Я присмотрелся, — сказал Валентин Дмитриевич, — и узнал в этом человеке Жору Гачева!
* * *
Мое первое писательское выступление должно было произойти в Доме актера. Но дебютантов представляли мэтры. А у меня мэтра не было.
— Хочешь, тебя представит Юрий Коваль? — спросили меня организаторы вечера. — Его попросит Таня Бек.
Таня попросила.
Я приехала к Ковалю — и давай с выражением читать свою сказку про крокодила, как тот высидел птенца, много пережил бед и невзгод, в результате они оба снялись с насиженных мест и улетели к чертовой матери.
— Вылитый «Гадкий утенок», — недовольно проговорил Коваль, раскуривая трубку. — И вообще, хватит уже запускать всех летать! Кстати, почему вы гундосите, когда читаете?
— Ладно, — сказала я, поднимаясь. — Не надо меня представлять.
— Да кто вы такая, чтобы указывать — что мне надо, а что не надо?
— Я? Кормящая мать.
— Какой ужас! Теперь я вижу, какую мне уготовили роль. Выхожу на сцену — большой зал Дома актера — и говорю: «Граждане! Это кормящая мать». И тут уже муж идет с ребенком из-за кулис. Потому что — ПОРА.
— Не надо мне от вас ничего, — говорю, надевая пальто. — А моего мужа с ребенком не троньте.
— Стойте, — сказал Коваль. — Я вас представлю.
— Зачем?
— А вдруг у вас молоко пропадет?
* * *
Прошло два года — встречаемся в Питере на фестивале анимационного кино.
— Видел отличный мультфильм! — говорит Юрий Коваль. — Там, понимаешь, один крокодил высидел яйцо — а у него вылупился птенец…
Я пристально смотрю на него. Он замолкает.
— Это не твой ли крокодил?
— Мой.
Пауза.
— …Что значит волшебная сила кинематографа! — восклицает Коваль.
* * *
Молодой Иртеньев позвонил молодому Тишкову и попросил проиллюстрировать его книгу. Леня сказал:
— Я сейчас очень занят. Могу тебе порекомендовать моего ученика.
— Пусть твой ученик рисует моего ученика, — гордо ответил Игорь.
* * *
Окрыленный успехом мультфильма «Что случилось с крокодилом», снискавшего множество премий на фестивалях и любовь зрителей, режиссер Александр Горленко снял еще фильм по моему сценарию «Увеличительное стекло», и нам сильно за него нагорело от начальства. Нас вызвали на ковер к какому-то заоблачному чиновнику в Госкино, стали распекать на все корки, а Горленко заявляет — весомо, убедительно:
