Леня засучил рукава, и вскоре вышел номер с его рисунками. На обложке журнала красовалась фотография накачанного мужика с голой грудью, а под ней крупным шрифтом:
«Как уложить в постель пятерых за одну ночь?»
— В кои-то веки пригласили в глянцевый журнал, — сказал наш сын Сергей, — и такая пошлость на обложке.
— Иди, кашу ешь! — браво крикнул Леня с кухни, помешивая геркулес. — А то и одну не сможешь уложить!..
* * *
Поэт Геннадий Русаков подарил нам книгу стихов, а мы ему в ответ — «Мусорную корзину для Алмазной сутры».
— Да-да, — говорит Гена, — вижу, что это Леня Тишков нарисовал, вон его птичка фирменная — …Гаруда.
* * *
В Челюскинской, в Доме творчества, Евгений Монин увидел: кто-то из художников разорвал свой автопортрет и бросил в урну. Евгений Григорьевич не поленился, достал клочки бумаги, склеил и на прощальном вечере — с песней «Вам возвращая ваш портрет» — вручил его автору.
* * *
— Как появился «Недопесок»? — вспоминал Юрий Коваль. — Я был на звероферме в Нижегородской губернии. Все: «Дайте, дайте Ковалю песца!» Мне дали в руки одного по имени Маркиз. Он корябался, вырывался и юркнул в дверь. И — поперло. Само. Только чуть-чуть базировался…
* * *
Валерий Воскобойников рассказывал, как директор издательства «Детская литература» пытался притормозить «Недопеска Наполеона Третьего»:
— Больно вольнолюбивый у вас герой, — недовольно говорил директор, — и все какие-то намеки, намеки…
— Да я и сам такой, — сказал Коваль, — какие ж тут намеки?..
— А почему же вы не едете в Израиль?
— Да потому что я не еврей.
— Как так?
— А вот так.
— …Ну, в общем, из-за нехватки бумаги, — вздохнул директор, — мы вас переносим на март будущего года.
* * *
Большого труда стоило Якову Акиму и редактору Леокадии Либет прокладывать путь книгам Юрия Коваля. И это в детской литературе! Взрослая его и вовсе не жаловала. В журнале «Новый мир» говорили:
— Ваша проза — жесткий рентген. Жесткий, жесткий рентген!.. Но печатать пока не будем.
* * *
Художник и писатель Сергеев Леонид Анатольевич — ему уж было за пятьдесят — сидит так задумчиво и говорит:
— Знаешь, Марин, я тут открыл одну вещь: чем дальше, тем светлее.
Наверное, и Коваль любил его за это уникальное и таинственное мироощущение.
* * *
Звонит Леня Сергеев:
— Это мой тезка подходил к телефону? Какой у него с утра голос… настоявшийся.
* * *
Коваль говорил:
— У меня с утра голос небритый.
* * *
— Утром, — Люся отмечала, — я какая-то… нерентабельная…
* * *
Еще она говорила:
— Так его же развеяли… пух…
И:
— Она эвакуировалась в Израиль…
* * *
— О каждом человеке, — учил меня Леня Сергеев, — можно рассказать хотя бы одну удивительную историю. Вот моя тетка — водитель трамвая — всю жизнь провела, мотаясь по Крымской набережной туда и обратно. Нигде не была. Я все хотел ее с матерью на Юг отправить и не успел. Она так смерти боялась! Идет спать — на ночь красится, пудрится. Я говорю: что ты на ночь-то пудришься? А она отвечает: вдруг ночью помру, хоть красивой буду, а то станете хоронить какую-то образину.
* * *
— А как у Леньки Сергеева невеста была японка — знаешь? — спрашивает писатель Марк Тарловский. — Появилась у Леньки невеста — настоящая японка.
— Ну да?
— Точно, — подтвердил Сергеев. — Влюбилась в меня — ужасно. Мать у меня как раз умерла, я остался один. И меня к ней давай все сватать, дескать, отец у нее миллионер, тебя, Лень, печатать будут на японском языке. Она ко мне пришла — у меня собаки, книги, картины, квартира хорошая, она жила в общежитии, — сразу у нее появились на меня виды. Ей Россия очень нравилась, есть такие чудаки. Раз как-то мы с Тарловским поехали к ней в гости, взяли выпить, она нам — орешков солененьких. Кругом иностранки вились, она их всех выпроводила. Я говорю: ты Марку-то оставь подружку, чтобы компания была. Нет, всех отправила.
— Ну, сидим, разговора не получается, она по-русски еще не очень, — говорит Марк, — мы с Ленькой выпили одну бутылку, другую, нагрузились, она такая сумрачная стала, забралась с ногами на кровать. Сидит, молчит. Потом взяла свою тетрадь — она туда записывала русский сленг. Поплевала на палец, полистала, нашла чего-то и читает: «Ты своего друга, — полистала, — жлоба, — полистала, — уводи отсюда».
— Я: «Что??? — воскликнул Сергеев. — Тогда кто я?» «Ты? — Она полистала. — Козел!» «Что??!» «Ой, нет, — она полистала, — баран!» «Ах так? — я вскричал, — ну, тогда мы отсюда уходим, и ноги нашей тут не будет!» Потом к нам в буфет ЦДЛ явилась целая делегация японцев. Один говорит: «Она просит прощенья, чего-то не то нашла в тетради!..» А та стоит в сторонке, плачет. Оказывается, у нее отец алкоголик. Она ничего этого на дух не переносит. Ну, что было делать с ней? — вздохнул Леонид Анатольевич. — Жениться?..
* * *
— Ты, Марина, меня почему-то сторонишься, — обиженно сказал поэт Виктор Лунин. — Кто? Я? Опасный мужчина?.. А я всегда считал себя носатиком. И все две женщины, что у меня были в жизни, я на них обеих, фактически, был женат…
* * *
Художник Миша Погарский:
— Вы? Летали на аэростате с Иваном Шагиным? Это же старейший русский воздухоплаватель! Нет, ну надо же, Леня Тишков — молодой человек, а его жена — ветеран советского воздухоплавания!
* * *
Звонит Яков Аким, зовет на похороны своего друга, литературоведа Владимира Павловича Александрова.
— Я вчера там был, — сказал Яша, — лицо у Володи не изменилось совершенно. Как будто бы задремал. Ты, наверное, не любишь на похороны ходить…
— Ну почему? — ответила я. — Люблю…
* * *
В эти грустные дни кто-то позвонил Лидии Александровой и спросил:
— А Володя близко?
— Нет, — ответила Лидия Ивановна, — он очень далеко…
* * *
В каминном зале на ужине в честь премьеры фильма Отара Иоселиани «In vinо veritas» к Якову Лазаревичу, в прошлом завсегдатаю ЦДЛ, подняв бокал, обращается директор ресторана Алешечкин Гена.
— Вам, старым писателям, — провозгласил он, — нужно больше ходить в ресторан. Вы куда-то все подевались, а молодежь не умеет общаться. Учить надо молодежь, как на все реагировать. Будьте живы!!!
* * *
— Если бы ты знала, — сказал мне Яков Аким, — пока я тебя ждал в фойе, сколько рук я перепожимал и скольким людям пришлось мне сказать, что я их помню!..
