* * *
Яков Аким:
— Один человек в Литфонде, ему было девяносто с хвостиком, занимался похоронами писателей. А начинал он не с кого-нибудь, а со Льва Толстого. Он всех похоронил, кого мог, и ему уже неловко было в таком возрасте этим заниматься. Этого старого человека звали Арий Давыдович. Он всегда ходил, даже летом, в черных перчатках. Назначили кого-то другого. Тот не очень справлялся. Арий про него говорил: «Ну, еще молодой, конечно! Ничего, втянется, увлечется…»
* * *
— И был в Литфонде свой парикмахер, — рассказывал Яша. — Когда застрелился Фадеев, он говорил потрясенно: «Я наутро проснулся, а у меня вся грудь седая…»
* * *
В Переделкине грузинский писатель спрашивает киргизского:
— Вы прозаик или поэт?
— Я — ВСЕ, — ответил киргиз.
* * *
— Моя подруга Ляля, которая всю войну провела в эвакуации, — говорит Люся, — пошла на митинг и на плакате написала: «Мы на своих плечах вытянули войну». Я — ей: «Ляля! Убери с плаката слово „плечи“. Это слово не из плаката, а из романса!»
* * *
Люся с Лялей идут по улице, и Ляля упала.
— Женщины, ну дайте же пройти! — им все кричат.
— Вы что, не видите, она не может встать? — удивилась Люся. — Идите по ней!
* * *
— Знаешь, какие были последние слова ее папы? — спросила Люся. — «Ляля! Жизнь — это фарс».
* * *
Мои родители дружили с Похлебкиным. Вильям-Август учился с папой в институте — второй выпуск МГИМО. Это был выдающийся ученый, мыслитель, энциклопедист, оставивший след во всех областях гуманитарных наук. Хотя многим кажется, что Похлебкин прославился исключительно книгами о еде, о чае или водке.
Он был атеистом, но, чует мое сердце, дзэнские мастера приняли бы его в свою компанию.
Встретившись во дворе, по пути на вечер выпускников, Лев спросил у него:
— Вильям, ты что, уже разделся в гардеробе?
— Я без пальто.
— Как — без пальто?
А было градусов за двадцать ниже нуля.
— Я провожу эксперимент, — объяснил Похлебкин, — на какой прожиточный минимум может существовать человек? Пятьсот рублей в месяц — это слишком много, я хочу довести эту цифру до двухсот.
* * *
Люся с Левой собираются ехать в гости к Похлебкину в Подольск.
— Возьмите с собой еду, — говорю, — он же теоретик этого вопроса, у него небось в холодильнике — шаром покати!
— У него и холодильника, наверное, нет, — предположил Леня. — Там, где нет телефона, не может быть холодильника!
Вильям Васильевич открыл им дверь в нарядном черном костюме, белой рубашке, при галстуке, а поверх — фартучек в красных цветочках. В квартире кругом были книги — от пола до потолка, одни только книги. А посредине стол.
— Вот здесь я работаю, — сказал Похлебкин, постелил белую скатерть и положил на него последний в 1999 году номер Московского журнала международного права.
На странице 203 в материале, озаглавленном «Думал ли Гуго Гроций?», рассказывалось о Международной премии юристов-международников имени голландского ученого, жившего в XVII веке, чьи труды легли в основу науки, призванной упорядочить хаос на Земле. Сам Вильям-Август был почетным лауреатом этой премии.
Книга за книгой ложились на белую скатерть удивительные издания, невиданные и неслыханные, это было пиршество — духа.
Близилось Рождество.
— И хотя мы марксисты, — сказал Похлебкин, — надо это дело отметить.
После чего он им налил по рюмочке напитка, настоянного на каких-то редчайших травах, и дал по самодельному пирожку.
* * *
Сам Похлебкин, будучи в гостях у моих родителей, всегда отказывался от угощений. Люся приносит еду, чай.
А Вильям Васильевич:
— Нет-нет, я не буду. Я ем один раз в день, рано утром.
* * *
Всю Отечественную войну Вильям-Август Похлебкин прошел разведчиком. Он служил в стрелковом полку, во взводе конной разведки рядовым солдатом. Люся попросила его рассказать, как он ходил в разведку, какой-нибудь случай.
Похлебкин ответил:
— Как все, так и я. Одно могу сказать: сколько у меня было девчонок знакомых — имен не помню, а как мою кобылку звали — помню до сих пор.
— И как же ее звали?
— Свежесть.
* * *
Сережка собрался защищать диссертацию, и Лев повез его к себе в институт на защиту — посмотреть, как там все происходит. Соискатель — женщина, кандидат философских наук из Экибастуза, тема — «Смысл жизни». Не больше и не меньше.
Она сделала доклад — сплошь с чисто научной точки зрения. Ни философов, ни религиозных деятелей, ни мудрецов. Знай сыплет научными терминами: «смысложизненные ориентиры», «псевдоценности», «смыслообразующие структуры» и пр.
Стали высказываться оппоненты, в целом одобрительно. На кафедру поднялся Владимир Иванович Хореев, высокий, обаятельный, с седой шевелюрой, такой у него голос, мерный, воздействующий на подсознание.
— Очень интересная тема, — он говорит, — но явный перебор с научной терминологией. Я порой терял нить и даже по-человечески не понимал, что автор хотел сказать таким вот научным языком? А кстати! Что вам дала эта диссертация? Для понимания смысла своей жизни?
…И она заплакала.
* * *
Звоню в Переделкино заказать путевку, мне отвечают:
— Ошиблись. Это квартира.
Я снова звоню:
— Переделкино?
— Да не Переделкино это! — послышался в трубке женский крик. — Надо набирать 495 а не 499!!! Пять лет уже меня мучают, заебали!!!
— Извините, пожалуйста, — я бормочу, — я вас очень хорошо понимаю, простите за беспокойство, большое спасибо…
— Ну, ладно, ладно, — она отвечает мне, — ладно, всего доброго.
* * *
Приезжаю в Дом творчества — а там уже мои хорошие знакомые поэты и прозаики Надежда Мирошниченко, Тамара Ломбина, Владимир Блинов… Я прихожу, они сидят за столом, я всех обняла, расцеловала, мы ужинаем, Надя меня спрашивает:
— А твой муж — из Екатеринбурга?
— Что ты, — говорю я. — Он даже изеще большей глуши.
Все онемели.
— Ну, то есть из просто глуши, — я поправилась.
А все сидят — абсолютно все — кто из Екатеринбурга, кто из Сыктывкара…
* * *
Главный редактор журнала «Вопросы литературы», заведующий кафедрой сравнительной истории литератур в Российском государственном гуманитарном университете, специалист по эпохе Возрождения, профессор Игорь Шайтанов поведал нам с Леонидом Юзефовичем, как он собрался в новом корпусе Переделкина позвонить по телефону. А какая-то женщина сидела в телефонной будке и вела нескончаемую беседу. Игорь Олегович деликатно постучал в стекло, намекая, что ее разговор слегка затянулся. А эта взрослая женщина показала ему кукиш.
