— Что вы говорите такое? — я отвечаю ему. — Моня знает иврит, английский, он много работал с иностранцами…
— …и всякий контакт с ним заканчивается скандалом! — легко подхватывает великий писатель. — Короче, он вам прислал сувенир. Зайдите ко мне, не сочтите за труд, а то у меня очень мало времени.
За окном два человека несут стекло. Причем стекла не видно, а просто два мужика идут в неестественно напряженных позах. Так и мы все что-то несем, я подумала, чего, в общем, не видно.
А вон и тот желтый, безнадежно унылый автобус, ползущий между домами, с квадратной дверцей позади. Почему-то у этих автобусов, я давно за ними наблюдаю, всегда брюхо забрызгано грязью. И люди из окон следят за его продвиженьем испуганным взглядом.
Помню, однажды я представила себе, что сделаю обязательно, когда наступит мой последний день. Я позвоню Белкину. И приглашу его погулять со мной в Ботаническом саду. Неважно, какая погода, какое время года, — я всегда счастлива с ним.
— Да тебе лишь бы я был! — говорит он. — Посади тебя хоть перед кучей говна, тебе все будет отлично.
Мы зимой с ним в Сокольниках бегали по снегу босиком, шли-шли, потом скинули ботинки, я сняла чуть ли не все и побежала в одних трусах и в майке. А он бежит за мной с моими вещами и кричит:
— В снег! В снег! Где поглубже! Не надо по дороге! Холодно!!!
Потом я села на лавочку, и он мне ноги растер своими варежками. Я говорю:
— Если б ты в проруби сейчас искупался, и я бы с тобой.
Белкин как-то вечером гулял в январе, увидел прорубь, разделся, вошел в ледяную черную воду, потом вышел, оделся и больше никогда этого не делал.
Зато мы в ливень с ним в Ботаническом саду купались в пруду с лягушками.
И танцевали потом на танцплощадке, где танцуют старики. С ним все здороваются, окликают. Он постоянно танцует на этой танцплощадке.
— Пусть видят, что я с девушкой, — сказал Белкин. — А то — один да один, подумают, что я голубой.
Он ведь танцор, Белкин. Он танцует, как бог.
— Я что-то полюбил, — говорит, — танцевать сидя. Я вышел на новый уровень жеста. Надо принимать каждое свое движение! Тогда чуть двинулся — и уже танец. Одними пальцами можно танцевать, одним взглядом… Ты тоже танцуй со мной.
А как он танцевал в Сокольниках со своим приятелем — дауном Саней!
Тот нарядился, в костюме, белой рубашке, галстуке — и они стали танцевать там, где встретились, — никому не стараясь понравиться, мимо музыки, каждый в своем ритме, двое — на дороге, я чуть не заплакала.
— Так и вижу, — говорит Белкин, — как мне открывают надгробный памятник. Памятник человеку, который всю жизнь провалялся на диване, прогулял в парках и садах, ничего не изобрел, не открыл и не оставил никакого следа на Земле.
Я ему позвонила, и мы договорились встретиться во Владыкино около метро, мы там обычно встречались.
— Сейчас хорошая пора, — он сказал, — поздняя осень, трепетное такое время, как ранняя весна.
Когда я уходила из дому, я слышала, Левик с мальчиком беседовали об искусстве. Левик рассказывал, его знакомый живописец нарисовал великую картину — три метра на три — «Искательница вшей», которая снискала оглушительный успех на аукционе Сотбис.
— Ну вы, художники, уже всем надоели! — восклицал мальчик. — Кто написал бы сейчас «Сикстинскую мадонну»? Один художник занимается тем, что кусает собак, живет в будке и ходит на четырех ногах, другой из какашек складывает фигуры. Где, черт вас всех побери, классическое искусство?
Я помахала им, но они были так увлечены, что не обратили внимания. Ладно, роман я оставила на столе. На пустом письменном столе — в центре — полностью законченный роман. Название — «Утопленник». Хотя у меня там утопленника никакого нет.
— Неважно, — говорил Левик. — «Утопленник» — название культовое.
Я спустилась в метро и увидела жуткое зрелище: на скамейке сидела девочка и сдирала кожу с персика.
В вагоне двое забулдыг отгадывали кроссворд. Один говорит:
— «Последний подарок от группы товарищей?» Пять букв!
Второй, поразмыслив:
— …Шорты?..
— Венок! — подсказала им старушка.
Они примерили.
— ДА!!! — так радостно.
Морем пахнет. И эти крымские пирамидальные тополя… Что они делают здесь, вдоль наземного перегона «Коломенская» — «Автозаводская»?..
— Пойдите сюда, — позвал меня какой-то тип в телогрейке и ватных штанах с двумя сумками картошки. — Я покажу вам то, чего вы никогда не видели!..
— А что? А что? — и уже иду к нему, в случае со мной эта фраза безошибочно срабатывает, тем более, он протянул мне конфетку, театральный леденец.
— Смотри, — сказал он и вынул из кармана пистолет. А сам пьяный, еле на ногах держится. — Хочешь, я застрелю кого-нибудь?
— Упаси Господи, — говорю я, уже грызя его леденчик.
— Я спекулянт, аферист и убийца. Два института закончил.
— А где на это учат? — я спрашиваю. — В каких институтах?
— Жизнь учит, — ответил он. — Сам я рязанский, Сельскохозяйственный окончил в Рязани. Год отработал в народном хозяйстве, пять лет отсидел в тюрьме, вышел, поступил в Радиотехнический институт…
— Молодец какой, — говорю, — опять поступил в институт!
— …окончил и стал грабителем и убийцей! Хочешь, дам свой телефон? Позвонишь: «Витек, так и так…» Если тебе надо кого-нибудь чикнуть.
— Нет-нет, — говорю я, — огромное спасибо.
— Зря! Ты не смотри, что я скромно одет. У меня все есть: ботинки саламандра, пальто от «Хуго Босс». Я просто жене из загорода картошку везу.
— А ваша жена знает, — спрашиваю, — что вы по профессии — бандит?
— Ни в коем случае, — он ответил. — Дома ты один, на работе другой, в милиции третий.
— Зачем это вам? — я спрашиваю. — К чему? У вас хорошие глаза, доброе лицо…
— Значит, постарел, обвисла кожа, — произнес он с большой печалью и пошел на выход такой походкой, как будто он из картошки сделан. Все его толкают, пинают, а у него в кармане заряженный пистолет.
Голуби наполняли воздух своими криками. Пока я шла к Хаиму, погода сто раз поменялась — то солнце, то дождь, то туман, везде жгли осенние листья, стелился дым, падал снег, неслись облака. Случайно по Божьей милости разум покинул меня в этот день. Я, кажется, завтра умру, ну и что из того? Я собиралась жить вечно, но была встревожена и жалка, теперь я шагаю по улице, и во мне поднимается т о м о е забытое ликование. Впервые в жизни я наслаждалась самой собой, ни о чем не горюя и не беспокоясь. Ни о деньгах, ни о взаимной любви, я ела мороженое — эскимо шоколадное в шоколадной глазури (кстати, они переборщили с шоколадом, знала бы — не купила!). И несла такое же Хаиму Симкину.
