Мы с ней сразу полюбили друг друга. Не знаю почему, но меня
с детства тянуло к простым русским женщинам, ну к тем, что и коня… и в избу…
Баба Уля была как раз такая.
— А-аа! — радостно закричала она, увидев меня. — Сонька! Да
иди же я тебя поцелую!
Терпеть не могу целоваться с пьяными и избегаю этого всю
жизнь, но с ней я поцеловалась охотно. Она сгребла меня в охапку, придавила
своей необъятной грудью и не отпустила до самого утра.
— Да Татьяна, налей же ты Соньке, красавице нашей. Да больше
лей, больше, мне для нее ничего не жалко. Да пей, Сонька, пей. Пей да не
закусывай.
Баба Уля с любовью завела прядь моих волос за ухо, с
интересом потрогала мои сережки и чмокнула меня в лоб.
— Красивые висюльки, — сказала она. — Те, что ты мне дарила,
хуже. Эти лучше.
— Я вам и эти подарю, — пообещала я.
— Ой, да Татьяна, налей же Соньке! — пуще прежнего закричала
бабуля. — Да мне же для нее ничего не жалко. Пей, Сонька, пей и теперь
закусывай.
Я выпила, закусила и, пока еще не поздно, быстренько перешла
к делу.
— Татьяна, ты друга моей Маруси знаешь? — спросила я.
— Друга Сонькиной Маруси ты знаешь? — тут же продублировала
вопрос баба Уля. Татьяна задумалась.
— Мордатый такой? Здоровый, краснорожий? — спросила она.
— Ну, есть немножко, — согласилась я.
— Знаю.
— Она знает, — перевела Уля, которая не могла оставаться
безучастной.
— Татьяна, помнишь, я приходила к тебе за ведром и тряпкой?
— Ну, помню.
— Это было в воскресенье, а перед этим была суббота. Так
вот, вспомни, пожалуйста, ты его видела в тот день, в субботу? И если видела,
то где?
— Да, вспомни, где видела, и наливай, — вставила баба Уля.
Татьяна не послушалась. Она сначала налила, а потом вспомнила.
На другом конце стола затянули песню, и баба Уля, не
выпуская меня из объятий, тут же присоединилась своим зычным контральто:
— Не-ее моро-оозь меня-яя…
Это дало мне возможность оставить стопку нетронутой. Татьяна
быстренько опрокинула в рот свою, наспех закусив огурцом, вплотную придвинулась
ко мне и закричала, стараясь перекрыть поющих:
— В тот день я видела его два раза. Татьяна показала два
пальца и повторила:
— Два раза.
— Где? — прокричала я из-под мышки бабы Ули.
— Первый раз в кустах, а второй во дворе. Мы как раз
провожали Барбоса.
Это Борька, двоюродный брат нашего Коли по материнской
линии. Потом мы пошли сажать его на поезд. Я-то не пошла, только до метро
проводила и вернулась.
Тогда-то и увидела их.
— Кого их? — закричала я.
— Ну этого… Ваню, что Марусин друг, Сережку, что друг твоего
Женьки, и самого Женьку. В кустах они лежали и песни орали. Их еще хотели в
милицию забрать за хулиганство, но я сказала, что это наши, из соседнего дома,
ну и…
— Татьяна махнула рукой, мол, обошлось все. — Остались
спокойно лежать в кустах. Никто их не тронул, — добавила она и потянулась к
бутылке.
Я запаниковала.
— Татьяна, подожди! Уже и без того я плохо соображаю. Не
наливай пока.
— Я налью, и пусть стоит, — успокоила она меня.
— Значит, ты видела Ивана Федоровича в кустах? И всех троих
одновременно тоже?
— Да, и даже пела с ними. Я надела новый халат, а они мне
его испачкали.
Она обиженно надула свои красивые пухлые губы. Надо отдать
должное, несмотря на обилие гостей и хронические встречи и проводы, Татьяна
как-то умудрялась сохранять в квартире удивительный порядок. В нашем доме она
всегда славилась чистоплотностью, чего никто не может сказать о Старой Деве, у
которой бигуди и те грязные. Поэтому я поняла ее обиду. Испачканный халат — это
проблема.
— Татьяна, реши мне такую задачу, — прокричала я, поскольку
гости в это время как раз взяли самую верхнюю в песне ноту. — Почему в кустах
ты видела всех троих, а Старая Дева — одного Евгения?
Задавая вопрос, я не слишком надеялась получить ответ, но
Татьяна меня удивила.
— И я видела Евгения в кустах, только уже одного.
Я потрясла головой:
— Ничего не пойму! Как же это?
— Это позже было, я в круглосуточный за хлебом ходила, —
пояснила она и добавила:
— Правда, лежал он уже в наших кустах.
— Как в «наших»? А какие кусты не наши?
— Те, в которых они раньше лежали. Песня неожиданно
закончилась.
— Надо промочить горло, — сказала баба Уля, — пересохло, — и
Татьяна бросилась наливать.
Я терпеливо дождалась, пока все выпьют и даже выпила сама,
поскольку мне снова начало казаться, что кто-то стоит за моей спиной, хотя я
точно знала, что непосредственно за моей спиной находится лишь крепкая рука
Ули.
— Да что ты ерзаешь, красавица ты наша? — спросила она,
поднося очередную стопку ко рту. — Не ровен час пролью.
Она пропускала стопки парами, закусывая после второй.
— Опять? — спросила Татьяна, которая была в курсе моих
проблем.
— Да, — кивнула я. — Стоит.
— Да что стоит-то? — заинтересовалась баба Уля. — Слово-то
какое хорошее.
— Кто-то все время стоит у нее за спиной, — пояснила за меня
Татьяна. — Она уже и к психиатру ходила.
Баба Уля отпрянула и внимательно посмотрела в мое лицо.
— Ой, девка, сглазили тебя. Дурные люди сглазили. Ты вот
что, красавица наша, сходи к колдунье. Есть тут у вас колдунья одна. Со всего
света к ней приезжают, а ты рядом живешь и дойти не можешь. Я уж всем еще в
прошлый раз адресок дала. Все ту колдунью хвалят. Кому что надо — нашла, всех
мужьев взад вернула и родовое проклятие всем сняла. Тань, ты своди ее потом,
пусть полечит.
Вон Валентина ваша — на что дура, и та ее хвалит.
Я изумленно посмотрела на Татьяну.
— А Валентина — это кто?
— Да Старая Дева наша, — рассмеялась она.
— Надо же, у нее и имя есть, а я его совсем забыла, такой
хороший она человек.
— Имя-то есть, а ума нет, — согласилась со мной Татьяна. —
Представляешь, совсем спятила, уж и живет почти у той колдуньи. Может, и в
самом деле сходишь? Хвалят.
