— Это «бьюик лесабр».
— Что-то слышала. Среди моих знакомых никто не ездит на «бьюике» и не собирается. По-моему, это машина для прислуги, разве нет? Или для тех, кто получает социальное пособие.
— Понимаешь, я фанатик «бьюика». Мой дедушка зарабатывал на жизнь продажей этих автомобилей.
— Ничего не знала об этом. Какая скучная история.
— У меня в запасе куча скучных историй. А на чем ездишь ты по нашей благословенной, будь она проклята, Калифорнии?
— У меня шесть автомобилей: «порше», «мазератти» и еще какие-то.
— Похоже, ты не очень увлекаешься автомобилями.
— Зато мой последний муж обожал их. Он разговаривал с ними, когда натирал полиролью.
— Он был славный парень? Пока не начал путаться со старлетками?
Шеба наклоняется и пожимает мне руку ласково, по-сестрински.
— Я никогда не выхожу замуж за славных парней, Лео. Пора бы тебе уже это усвоить. Да и ты не блещешь умением выбирать жен.
— Ох уж да, — киваю я.
— Ты давно видел свою жену? — Шеба пристально смотрит на меня.
— Она приезжала в прошлом году. Пожила пару месяцев. Потом снова исчезла. Мы с ней неплохо провели время.
— Тебе нужна другая девушка. Тебе нужен раз-вод. — Последнее слово Шеба пропела.
— Я дал клятву в церкви. И отношусь к этому серьезно.
— Я тоже давала разные клятвы — миллион раз. Все это чушь собачья. Про сумасшедший дом в этих клятвах ведь ничего не говорится?
— Я знал, что у Старлы есть проблемы с психикой, когда женился на ней. Так что шел на этот брак с открытыми глазами. Просто я верил тогда в силу любви.
— Ты был наивен, Лео. Все мы были наивны тогда. Но все же не до такой степени, как ты.
— Теперь я стал очень опытным и мудрым. На меня в этом городе смотрят чуть ли не как на титана Возрождения.
— Как поживает твоя матушка, сестра Мэри Дракула Годзилла Норберта? — спрашивает Шеба.
— Выпускаю ее в морг каждую ночь порезвиться. Ты не хочешь заехать повидать свою мать?
— Я завтракала сегодня с ней. Ситуация ухудшается, Лео. Как ты и предсказывал полгода назад.
— Давай отложим разговор о матерях. Наши друзья собрались у Молли, к югу от Брод-стрит, и ждут нас, чтобы отпраздновать твое возвращение в Святой город.
Мы проезжаем мимо Мэрион-сквер с Цитаделью и статуей Джона Кэлхауна,
[45]
который мрачно взирает на гавань с самого высокого в городе пьедестала. Шеба требует открыть окно, чтобы насладиться букетом городских ароматов, и я соглашаюсь, хотя считаю изобретателя кондиционера человеком столь же великим, как изобретатель колеса. Шеба чихает, втягивая в себя запахи порта, снова чихает.
— Пахнет жасмином, — комментирует она. — А вот повеяло водой, сейчас отлив. Теперь запахло илом.
— Все, что ты вдыхаешь, не что иное, как запах окиси углерода. Так всегда пахнет в час пик.
— Куда подевался романтик в тебе? — смотрит на меня Шеба.
— Он повзрослел.
Мы быстро проезжаем мимо магазина морепродуктов «Химанс сифуд» и бывшего рынка рабов, где толпятся туристы в шортах-бермудах, футболках и шлепанцах. Останавливаемся на красный свет у перекрестка, называемого «Четырехугольный ковш». Наискосок возвышается епископальная церковь Святого Михаила, сияющая белизной и самодовольством, которое хороший вкус может вложить в культовое здание. У меня случился конфликт с епископом Римско-католической церкви Чарлстона из-за того, что в газете я обратился к нему с просьбой пригласить английских архитекторов, когда он захочет возвести еще одно нелепое сооружение на окраине Чарлстона. Мои единоверцы, которые молятся в этих напоминающих поганки храмах, не один месяц забрасывали меня возмущенными письмами, но их злоба отнюдь не способствует украшению их церквей.
Загорается зеленый свет, я поворачиваю на юг от Брод-стрит, и тут слышится вой сирены, мигают синие огни полицейской машины. Я недоумеваю, инстинктивно смотрю на спидометр — скорость не превышает пятнадцати миль в час. Я быстро перебираю в уме все пункты, соблюдение которых необходимо, чтобы считаться законопослушным гражданином штата Южная Каролина: страховка, регистрация, квитанция об уплате налога, продленные права. У меня нет ни малейших сомнений, что я своевременно обо всем позаботился и в данный момент все мои документы в полном порядке, — такое у меня не часто бывает.
— Шеба, может, ты соблазнила копа, который теперь преследует нас? — спрашиваю я.
— Если бы я кого-нибудь в Южной Каролине соблазнила своей божественной задницей, тут не обошлось бы без аварии со смертельным исходом.
— Сэр! — обращается полицейский, поравнявшись с моей машиной. — Положите руки на руль. Теперь медленно выходите из машины.
— Офицер! Что случилось?
— Вопросы буду задавать я! — Его интонация не предвещает ничего хорошего. — Положите руки на крышу машины. Расставьте ноги пошире. Поступило сообщение, что местный сексуальный маньяк похитил известную актрису.
— Шеба! Это же Айк Джефферсон, будь он неладен, сукин сын!
— Айк! — кричит Шеба и выскакивает из машины.
Они сжимают друг друга в объятиях, Айк кружит Шебу к восторгу дамочек с аккуратными корзинками, которые продают зелень туристам и местным жителям. Айк давно, со времен юности, является кумиром чернокожей общины Чарлстона, и леди с корзинками ничуть не удивляются тому, что он кружит в своих объятиях самую главную чарлстонскую знаменитость. Поскольку во мне живет первобытный страх перед полицией, перед перспективой быть задержанным, независимо от степени виновности, то мне требуется время, чтобы успокоить дрожь в ладонях. Я снимаю руки с крыши автомобиля, и тут мне в почки упирается дубинка другого полицейского. Это женщина, понимаю я, услышав горячий шепот:
— Стоять, белый мальчик! По-моему, ты получил законный приказ от представителя власти положить руки на крышу своей долбаной развалюхи!
— Не бей меня своей дубинкой, Бетти! А то мы подеремся посреди Митинг-стрит.
— Сопротивление при задержании. Угрозы в адрес офицера полиции, — отвечает Бетти Робертс Джефферсон, жена Айка и сержант полиции при исполнении обязанностей. — Вы слышали, капитан?
— Слышал, слышал, — откликается Айк. — Обыщите его драндулет, сержант.
— Я полагаю, у вас есть разрешение на обыск.
В ответ на мои слова Бетти сует мне под нос ордер, подписанный Дезире Робинсоном, первым чернокожим судьей в истории Чарлстона.
— Тысяча шестьсот девятнадцатый год — худший год в истории Америки, — говорю я, и Шеба смеется, по-прежнему стиснутая в могучих лапах Айка. — Тогда в колонию Виргиния завезли первую партию рабов. С тех пор Юг катится под откос.
