— Джек собирается это сделать на будущей неделе.
— Тогда мне пора возвращаться.
— Боюсь, это будет не слишком удобно.
— Почему же? Ты выедешь из дома, и вы поселитесь в отеле «Фрэнсис Марион»… Салли, я не хочу, чтобы ты куда-то уходила. Оставайся моей женой. Я намерен волочиться за тобой, заниматься с тобой сексом на пляже, на кухонном столе, на крыше машины, прямо на мосту через Купер. Я станцую для тебя чечетку, покрою все твое тело взбитыми сливками и буду медленно их слизывать. Я сделаю все, что ты пожелаешь. Обещаю. Я здесь много думал. Обо всем. И понял, что люблю тебя и не собираюсь уступать тебя без борьбы.
— Я не знаю, Том.
— Чего ты не знаешь? — заорал я в трубку.
— Том, все это звучит удивительно. Но мне хочется, чтобы это прозвучало без… интеллектуальной подоплеки и юмора. Твои фразы о любви… в них всегда ощущается оттенок шутки.
— Неправда, Салли. Я тебе говорил, что по ночам люблю тебя с великой робостью и смущением.
— Не начинай, Том. Джек тоже признается мне в любви. Но у него нет ни робости, ни смущения. Он делает это просто, искренне и ласково.
— Такие темы трудно обсуждать по телефону. Поцелуй за меня наших девочек.
— Завтра позвони пораньше. Они будут рады поболтать с тобой.
— Я позвоню. Береги себя, Салли. Подумай о том, что я сказал. Как следует подумай.
— Я редко думаю о чем-то другом, Том.
— До свидания, Салли.
Повесив трубку, я произнес:
— Я люблю тебя, Салли.
Я сказал это просто, искренне и ласково, сидя в темной пустой комнате; в моих словах не было ни оттенка шутки, ни интеллектуальной подоплеки.
Глава 22
Когда мы одевались, готовясь отправиться на выпускной вечер, мать преподнесла нам с Люком по объемистому пакету, а Саванне — небольшую, нарядно упакованную коробочку.
— Будь я богатой, сегодня на лужайке перед домом стояли бы три новеньких «кадиллака» и я бы вручила каждому из вас по ключу.
В ее голосе звучали несбывшиеся мечты и чувствовались близкие слезы.
— Кстати, насчет богатства. У меня тут возникла блестящая идея… — начал было отец, но взгляд матери заставил его умолкнуть.
Саванна первой развернула подарок. В коробочке лежала перьевая авторучка с позолоченным корпусом.
— Ею ты напишешь свою первую книгу. Там, в Нью-Йорке, — заявила ей мать.
— Спасибо, мамочка! Какая потрясающая вещь! — восторженно воскликнула Саванна, порывисто обняв мать.
— Конечно, это было дороговато, но я купила ее на распродаже. Я подумала, что хорошей ручкой легче писать хорошие стихи.
— У меня все получится. Обещаю тебе, мама.
— Не забудь о своем большом папочке, — добавил отец. — По-настоящему великое произведение требует крупной темы. Вроде меня.
— Глупости ты мелешь, Генри, — вздохнула мать.
— Я сочиню множество стихов обо всех вас, — пообещала улыбающаяся Саванна.
— Мальчишки, открывайте ваши подарки, — скомандовала мать.
Мы послушно начали разворачивать пакеты. Я управился быстрее и достал… темно-синюю форменную футболку, изготовленную матерью. Люк вынул точно такую же, но большего размера. Мы примерили обновки и убедились, что они сидят великолепно. Несколько недель подряд, пока мы были в школе, мать шила эти футболки за швейной машинкой. Я отправился в родительскую спальню, где было большое зеркало. Впервые в жизни мне понравилось собственное отражение.
Мать вошла неслышно, словно облако, и встала позади меня. В тот момент в ней было что-то нереальное.
— Помнишь, однажды я тебе сказала, что ты навсегда запомнишь свою первую форменную футболку? — шепотом спросила она.
— Как я выгляжу?
— Будь я вдвое моложе, я бы стала к тебе клеиться, — призналась мать.
— Мама, не говори таких неприличных вещей, — оторопел я, заливаясь краской.
— Но это правда. Ты смотришься гораздо привлекательнее, чем твой отец в свои лучшие дни.
— Я все слышал, — крикнул из гостиной отец. — И это — наглая ложь.
Выпускная церемония проходила в спортивном зале школы. Под звуки «Выпускного марша»
[161]
мы вплывали парами через парадные двери. Приветствие от имени выпускников произносила моя сестра. Когда объявили ее имя, мать, дед и бабушка поднялись со своих мест и стоя приветствовали Саванну, пока она шла к подиуму. Отец уже находился там, собираясь заснять для потомков исторический момент. Выступление Саванна начала так:
— Мы росли под музыку рек, безыскусную и бескорыстную. Мы проводили свое детство в волшебных красотах самого прекрасного из городов прибрежных низин Каролины.
Яркая впечатляющая речь Саванны была насыщена образами, знакомыми каждому из нас. По сути, то было ее первым поэтическим чтением на публике. Сестра наслаждалась словами, любовалась ими, как павлин любуется своим разноцветным хвостом, и не стеснялась выставлять это напоказ. Саванна обладала несомненной гениальностью по части написания подобных текстов. Она за всех нас прощалась с миром, который мы оставляли за спиной, и делала это в присущей ей необычной запоминающейся манере.
Затем школьный инспектор Морган Рэндел вручил каждому из нас аттестат и пожелал успехов во взрослой жизни. В зале было жарко; потеющие зрители награждали нас скромными аплодисментами. Когда за своим аттестатом поднялся Бенджи Вашингтон, по верхним рядам пронесся шепот. Выпускники же встали и устроили ему овацию. Мы хлопали Бенджи, пока он принимал аттестат из рук мистера Рэндела, и потом, когда он все с тем же достоинством одиночки пересекал подиум и возвращался на свое место. Такая реакция удивила и смутила чернокожего парня. Я взглянул туда, где сидели его родители. Мать Бенджи уткнулась в плечо мужа, искренне радуясь, что суровое испытание для ее сына, зовущееся интегрированным обучением, теперь позади. «А ведь это история, — думал я, вместе с другими приветствуя Бенджи. — Это перемены в жизни Юга, это мужество, какое я едва ли когда-нибудь увижу. Вряд ли во мне снова вспыхнет это яркое пламя преклонения перед идеалом…» Когда Бенджи приблизился к своему месту, наши аплодисменты стали еще громче. Сколько таких бенджи вашингтонов получают сегодня аттестаты в школах американского Юга? Сколько их, черных сынов и дочерей, созданных «по образу и подобию», испытывали свои силы во враждебной среде белых парней и девчонок, которых с детства учили любить Иисуса и всем сердцем ненавидеть ниггеров?
